В.Н. Горяев о Н.Н. Волкове

На выставке Николая Николаевича Волкова представлены акварели и рисунки последнего, очень плодотворного периода его жизни. Этого художника мы потеряли недавно, и в тот момент, когда он приоткрыл новые возможности в своем творчестве. В ящиках мастерской осталось еще в три раза больше листов, качество которых не уступает показанному здесь. Но уже и того, что на выставке, достаточно, чтобы сказать, что в творчестве художника совершился качественный скачок по отношению к тому, что мы привыкли видеть у него раньше.

Может быть, главной особенностью работ прежнего периода были несколько драматические по внутренним конфликтам столкновения старой Москвы с похожими на призраки геометрическими конструкциями новостроек где-то на линии горизонта. В следующих листах призраки подступали, материализовывались и, наконец, поглощали остатки старого деревянного города. Островки сохранившихся былых построек теснились стеклянными плоскостями, вот-вот готовыми выйти за верхний край листа. Вечерами Москва особенно светится, и на фоне огней черным кружевом силуэтятся безоконные, слепые церквушки. Все это, подсмотренное глазами художника-летописца, хорошо бы собрать где-нибудь в Историческом музее столицы.

В конце шестидесятых годовв творчестве Николая Николаевича совершается поворот к новому этапу: лист, изображающий вытянутый силуэт Москвы, сверкающей где-то вдалеке на фоне ночного неба, завершает этот московский период и начинает другой. Я боюсь, чтобы не получилось, что я несколько упрощаю процесс произошедшего перелома. Он не означал, что изображенные сюжеты уж совсем не переходили из одного периода в другой. Важен принципиально иной подход к изображаемому. Возникает и другая пластическая задача: передний план композиции как будто проваливается, отступает от края листа, а главенствует средний план, будь то любимое озерцо или просвет между листьями, цветущая ветка, ищущая опору в привычном кувшине, или свободно порхающие листья деревьев.

Лист заполняется подвижными формами. Опытный художник, доверяя подсознательным импульсам, подчиняется их стихии — свободно текущей краске по шероховатой влажной бумаге. Что его к этому толкнуло? Вероятно, любовь к природе, стремление проникнуть в ее еще нераскрытые тайны. Да еще потребность более цельно их выражать.

Несколько лучших листов посвящены озерцу, странно возникшему на месте вырытого котлована. С какой-то особой стремительностью рана, нанесенная земле, стала зарастать. Сначала кустарник, затем и переплетение буйно разросшихся деревьев. И вот уже озерцо — любимый объект для поэтических композиций художника. Вариантов много, из них уже нужно было выбрать лучшее. Та же линия торжествующей жизни природы утверждается и в весенней серии, сделанной в Литвинове. Есть и размышление о смерти в акварелях с падающими деревьями. Природа умеет и умирать красиво, и это выражено художником!

На выставке несколько рисунков. Они привлекают четкостью силуэта и напряженностью формы и несколько непохожи на свободно выполненные цветные листы. В этих рисунках, может быть, меньше рассказа, чем в прежних работах Волкова, но больше ритма, выражена подвижность, а через нее и идея роста. Рисунки свидетельствуют о широких возможностях художника. Очевидно, так это и было.

Непременно хочется сказать несколько слов о Николае Николаевиче как о человеке. Незадолго до войны я оказался в Тарусе. К берегу Оки подплывала плоскодонка, на веслах сидел хорошо сложенный мужчина, а перед ним — двое поразительно похожих друг на друга парнишек. С ходу все выпрыгнули в мелкую воду, подхватили лодку, вытащили ее на плоский песчаный берег и, сняв весла, стали вместе переворачивать, чтобы слить накопившуюся на дне воду. Вместе с водой выплеснулось с десяток рыбок и забилось на песке. Рыбу стали собирать мальчишки, а я познакомился с художником. Братья-близнецы стояли в стороне, и я еще долго путал, который из них Коля, а который Боря. Тогда же я узнал, что Волков — ученый, занимается психологией творчества. Но, пожалуй, самое характерное в последние десятилетия — это вытеснение ученого художником. Художник уже регулярно показывает свои акварели, ученый периодически пишет хорошие книги. Такое соединение породило книги, не похожие на другие искусствоведческие труды. В них больше анализа самого процесса выполнения вещи. Художник словно допускает читателя к себе в мастерскую, рассказывает, как смешивать краску, как ее накладывать на бумагу, какую нужно взять кисть и какую бумагу. Далее — разговор о композиции, но он уже происходит более приближенно, потому что уже прошел через анализ мастерства выполнения. Несомненная полезность этих трудов общеизвестна. Одно время Николай Николаевич был председателем секции графики Московского Союза художников. Природный такт никогда не позволял ему подчеркивать в обсуждениях работ свое преимущество ученого-психолога. Скорее, выявилась особенность терпеливо присматриваться к нашему пестрому многообразию и по мере сил помогать расширять индивидуальные возможности художников-графиков Московского Союза.

Как художник он, может быть, во многом противоположен мне, следующему другой пластической концепции, но я разделяю его любовь и пристрастие к явлениям окружающей жизни, получаю наслаждение от сделанного им, и это дало мне право поделиться мыслями об увиденном.

(Опубликовано в каталоге выставки произведений «Николай Волков. 1897–1974. Акварель. Рисунок». Москва, Советский художник, 1979).