«Один год, 1919-й, он провел целиком на Урале.
После освобождения Екатеринбурга Леонард Викторович стал преподавать в художественной школе. Он вел класс живописи. Я частенько заходил к нему на уроки... Туржанский тепло встречал меня, открывал заветный шкаф и оттуда вынимал кипу свежих этюдов. С восторгом рассказывал он о каждом этюде, о том, что хотел он достичь и что удалось ему сделать.
В том году мы с ним тесно сблизились. Мы стали постоянными гостями Леонарда Викторовича на его даче в Истоке. Обычно мы ездили компанией в три-четыре человека...
Уезжали мы в субботу под вечер. В воскресенье Туржанский отдыхал, он любил проводить время в дружеских разговорах об искусстве, показывая свои новые работы... Всех захватывала яркая и своеобразная личность Туржанского, его воспоминания о московских художественных «средах»...
Кто из нас, живущих ныне, когда-нибудь забудет его знаменитый высший балл «30».
Не особенно вникая в тайны происхождения его «тридцатибалльной системы», мы попросту трепетали перед этой, в общем-то не лишенной юмора, высшей оценкой творчества.
Но надо было видеть Туржанского, заметившего на чьем-нибудь полотне краску вместо тона: большего гнева и сарказма я в жизни не встречал. «Где же тут правда тона?» — с убийственной холодностью обращался он к ученику, по недомыслию переоценившему силу краски. В слове «правда» для него заключалось очень много понятий— «правда тона» значит, и правда чувства и правда отношения к той натуре, что изображаешь. А все это в его работе было главное.
Но непреклонный авторитет «отца Леонарда» среди молодых художников никогда не оборачивался у него формулой «не сметь свое суждение иметь». В нем не было ничего от властолюбца, подавляющего чью бы то ни было инициативу. Он не раз говорил: «Да пишите как хотите и чем хотите, лишь бы было написано»...
...Стоило завести разговор о В. Серове или К. Коровине... он весь преображался и готов был сколько угодно говорить о их манере писать. Круглая эластичная кисть из бычьего волоса или хорьковые кисти, которыми пользовались эти мастера, были предметом его страстной пропаганды... Позднее мы по-настоящему поняли великое преимущество круглой кисти — объемность, мощь и точность мазка создают подвижную впечатляющую форму. Это и было главное, что ценил в круглой кисти Леонард Викторович.
Летом 1929 года О. Бернгард, Б. Шишкин и я жили в Истоке и брали у Туржанского уроки живописи. Каждый день утром приходили в мастерскую и потом отправлялись в лес на этюды...
«Отец Леонард» работал вместе с нами. Время от времени он посматривал на наши опыты и добродушно поучал: «Пишите, а не раскрашивайте», «Выразительней подчеркивайте формы. К месту, к месту мазки-то!»...
Всегда мягкий, тактичный, он в работе был раздражителен, резок и мог ругнуть, если кто-нибудь ему мешал.
Все внимание и все чувства его были в творческом порыве, и обычно он не замечал окружающего, но если у него что не удавалось, тогда доставалось ему самому от себя, нам и даже случайным прохожим, оказавшимся где-нибудь поблизости и даже не мешавшим ему.
Туржанский по очереди обходил нас, указывал на слабые места, а больше поправлял кистью, ворчал и сердился, если мы злоупотребляли яркими тонами. «Чистой краски в природе нет. — говорил oн,— посмотрите вдаль: цвета смешаны. Находите же в них благородные тона! Надо приучать свой глаз видеть красоту и гармонию тонов. В этом и состоит главная задача живописца...»
Манера работы у Туржанского была весьма своеобразна. Палитру он никогда не чистил. На ней всегда были горы грязных красок. Наблюдаешь за ним и поражаешься, откуда он берет чистые звонкие тона. К Туржанскому как-то приехал А.П. Бибик — страстный любитель и собиратель живописи... Хозяина дома не было, и Бибик, оглядывая мастерскую, заметил палитру с красками, очистил палитру и смазал ее маслом. Она стала как новая. Туржанский, придя домой, накинулся на усердного гостя. «Кто вас просил заниматься этим делом? Вы мне всю работу испортили».
Может быть, он на случайных смесях различных красок находил благородные тона, которые преобладали в его живописи? Или же среди грязи он лучше видел тон? Когда работаешь на чистой палитре, смешиваешь краски, так трудно определить: тот ли это тон, который ты видишь в природе, который ты чувствуешь, ищешь, смешивая краски на палитре, и нашел. Это своего рода какое-то волшебство художника— находить на грязной палитре прекрасные, чистые, певучие тона.
В дождливую погоду мы трудились в мастерской. Однажды натурщик не пришел, и мы попросили позировать Ю. Матвееву — ученицу Туржанского. Портрет писал сам «отец Леонард»... Взяв толстую беличью кисть, он макнул ее в белила, в охру и еще во что-то и — на полотно. Пятно краски на холсте быстро приобретало очертание лица. Так же быстро он набросал кудри. Потом вывел брови. Несколькими сильными мазками прописал глаза, и портрет прозрел. За сорок минут работа была окончена. Получился в высшей степени выразительный портрет.
Туржанский говорил: «Писать — тогда, когда есть что сказать. Главное — сказать зрителю о своих чувствах, своей работе, передать ему то, что взволновало тебя в натуре и почему ты выбрал это, а не что-то другое для изображения на полотне...»
В Исток Туржанский приезжал ранней весной, чтоб захватить последний снег. Любил свежую зелень. Но настоящим его «коньком» были животные: лошади, жеребята, коровы.
Здесь сказалось влияние Степанова, у которого Туржанский учился...
У него есть прекрасный этюд «Пахота». Лошадь тянет плуг. Голова ее низко опущена, грива взлохмачена ветром. Здесь превосходно передано движение...
Туржанский часто говорил: «Нужно вырубить кусок жизни мгновенно и правдиво. Смотришь на этюд и видишь правдивое, неповторимое мгновение»1.
«...Активное участие в украшении города (Екатеринбурга, ко второй годовщине Октябрьской революции. — В.Л.) принимали Л.В. Туржанский и Л.А. Елтышев...
У здания Облоно на улице Розы Люксембург через дорогу висело панно на военную тему, а на улице Степана Разина — панно, изображавшее воинскую вольницу в походе. Оба эти панно писал Туржанский.
Плакаты его отличались широкой, свободной манерой исполнения, свежим неизбитым колоритом.
Писал он быстро, темпераментно. Оставалось только удивляться, как у него получалось все просто, сильно, хорошо. Он не раз повторял: «Плакат— картина улицы. Он смотрится на расстоянии, и нужно найти обобщающие пятна в живописи, чтобы они привлекали внимание зрителя, броско вскрыли сущность изображаемого». И это блестяще удавалось Туржанскому. Плакаты его несли огромный заряд публицистической силы»2.
Сазонов Н.С. (р. 1895), художник, ученик Л.В. Туржанского.
(Опубликовано в Сборнике материалов и каталоге выставки произведений «Леонард Викторович Туржанский. 1875 – 1945». Москва. 1978. С. 50 – 54).