Смысл живописи – в живописи

В отделе искусств Национальной библиотеки РМ открылась выставка известной художницы Людмилы Цончевой. Обычно юбилейные выставки устраиваются в галерее Союза художников «Brincus»; там пять лет назад и состоялась персональная экспозиция Цончевой, вызвавшая широкий резонанс. На этот раз художница предпочла камерный зал, вместивший 27 работ преимущественно последних лет. И возник, вероятно предугаданный, неожиданный эффект. В интерьере старинного здания, построенного в начале XX века для духовной семинарии с его высокими потолками, мягким освещением, даже знакомые картины обрели новое звучание. Экспозиция, как всегда у Цончевой, композиционно продуманная, впечатляет глубиной личностного высказывания, культурой пластического мышления.

Цончева – художник талантливый, это бесспорно. Со временем все острее осознается: Цончева – уникальный живописец. Наиболее полно художник раскрывается в своих произведениях, однако всегда интересна и его творческая биография, как возможный путь к пониманию его индивидуального мира, стало быть, диалога с ним.

С Людмилой Константиновной мы дружим давно и на страницах газеты нередко обсуждали различные темы культурной жизни. Выставка в Национальной библиотеке предоставила случай поговорить с Цончевой и о ее творчестве.

– Искусствоведы подчеркивают очень раннее формирование Цончевой как профессионального художника. Этот факт порой вызывает удивление: провинциальная девочка, «без культурного опыта», в городе, где не было крупных музеев...

– Да, в Кишиневе не было крупных музеев, но постоянно действовал Художественный музей, находившийся в прекрасном помещении, доме Херца. Его фонды регулярно пополнялись. Была определенная культурная среда. Были талантливые мастера, учившиеся в Петербурге, Париже, Брюсселе, Бухаресте... Действительно, профессиональные художники говорили, что у меня отсутствует этап детского творчества. Я очень рано начала писать маслом. Это нечасто бывает. Сколько себя помню, всегда рисовала. Как только открылась художественная школа, в 1959 году, сразу поступила. А до этого училась в музыкальной школе, в которую «засунули» родители: Кишинев был музыкальным городом, считалось хорошим тоном учить детей игре на каком-либо инструменте. Но туда я ходила как на эшафот.

– Где тогда находилась художественная школа?

– Первый год – в здании художественного училища, на углу улиц Подольской и 28 Июня  (Бухарестская и Вл. Пыркэлаб), потом переехала в дом, где теперь музей А.В. Щусева. Имя знаменитого архитектора позже присвоили школе. Со мной учились в основном дети художников. Они так лихо делали акварели, что я просто терялась... На первом курсе училища со мной что-то произошло. Меня просто захлестнуло чувство материала. Как-то сразу, интуитивно, я нашла свою манеру.

– Художники вашего поколения формировались в период бурного развития молдавского искусства, период открытия и переосмысления различных художественных традиций...

– В начале 1960-х годов мы невероятно любили народное молдавское творчество: архитектуру, керамику, ковры. Эта любовь осталась на всю жизнь. Был огромный интерес к западноевропейской живописи, к русскому авангарду 20-х годов. Альбомы тогда были труднодоступны и, если появлялись, в основном французской живописи XIX- начала XX вв., то раскупались мгновенно, передавались друг другу. Нам повезло. В училище читала историю искусств Ада Мироновна Зевина, художник и искусствовед с оригинальным творческим методом преподавания. Вообще училище в то время было очень интересным местом. Преподавали уже реализовавшиеся художники, активно участвовавшие в художественной жизни республики. Мы вместе каждую весну выезжали в села, видели, как они работают. Для начинающих живописцев это очень полезно.

– И при этом уже в училище Цончева столкнулась с необходимостью отстаивать право художника на свою эстетическую позицию.

– Я всегда очень много работала. После практики, как сейчас говорят, пленэра, больше всех этюдов привозила. Обычно на просмотрах курсовых одна стенка забивалась моими работами, и три стенки – работами сокурсников. Тем не менее мне всегда ставили тройки и лишали стипендии. Как-то мама решила выяснить, почему такая несправедливость -– работает много, а оценки низкие. Преподаватель только руками развел: «Она очень талантлива, но что я могу сделать?» После хрущевского разгрома выставки в Манеже началась кампания борьбы с формализмом, а я попала в разряд формалистов.

– В «формотворчестве» и «эстетстве» обвиняли всех, кто не соответствовал идеологическим требованиям, канонам социализма. Однако создававшие молдавскую школу живописи художники старшего поколения имели серьезное влияние на культурную ситуацию и представляли опасность для высокопоставленных адептов соцреализма. Но преследовать студентку за, например, «Натюрморт с голубыми грушами»...

– Голубые груши не укладывались в сознание мастеров жизнеподобия и социально-идейных сюжетов. Но живопись – не литература, не кино. Живопись – это краски, это – мазки. Живопись не предполагает словесного перевода. Мне всегда было интересно решать пластические задачи, импровизировать, разрабатывать свои мотивы под влиянием природы, душевных импульсов.

Что-то сдвинулось после того, как московская комиссия в 1967 году отобрала на Всесоюзную молодежную выставку мою дипломную работу «Весна в Молдавии», за которую дирекция училища намеревалась по привычке поставить «тройку». Но входившие в экзаменационную комиссию М. реку, И. Виеру, Г. Саинчук потребовали высшую оценку – пять с «похвалой комиссии». После выставки в Москве обо мне стали писать газеты, печатать фоторепродукции. Я попала в первую молодежную группу Дома творчества на Сенеже.

– Для 20-летней художницы открывалась многообещающая перспектива.

– В моей судьбе это мало что изменило. Вообще моя творческая жизнь шла рывками. Хотя меня приняли в 1972 году в Союз художников, что давало возможность участвовать в выставках, ездить в дома творчества, ярлык «формалист» был намертво приклеен. Устраивается, например, очередная «датская» выставка, какому-нибудь историческому юбилею партии или комсомола посвященная. Выставком работы принимает, их развешивают, но является кто-нибудь из ЦК компартии и начинает возмущаться. Твои картины тут же снимают и ты, как побитый, тащишь их домой. Часто снимали работы, отобранные уже для всесоюзных экспозиций.

– Это приводило к тому, что художник существовал как бы в вакууме – картины оставались без зрителя, вне искусствоведческого анализа, их не закупало Министерство  культуры.

– Я не хотела ставить живопись в зависимость от заработка и мне это удалось. Окончив училище, я преподавала в детской художественной школе. Очередной прорыв случился после московской выставки 1979 года «Молодые художники Молдавии», в которой участвовали семь человек. Появились статьи в журналах «Творчество» и «Декоративное искусство», поддержали московские искусствоведы. Эта поддержка по тем временам много значила.

– В том же, 1979 году Цончева окончила искусствоведческий факультет Академии художеств в Ленинграде.

– Я сознательно поступила на искусствоведческий факультет Института живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина – так в советское время называлась Академия художеств. Я четко понимала, что с моим «формализмом» на живописном отделении мне бы руки-ноги переломали. Преподавали знаменитые советские мастера, которые вольно или невольно подделывали студентов под свою манеру. А я чувствовала себя уже сформировавшимся художником, с определившимися вкусами, взглядами. Прибилась к западной кафедре, на которой написала и защитила диплом на тему «Традиции импрессионизма во французской живописи XX века». Меня необычайно привлекали мои «герои» – Боннар, Марке, Вюйар, Дюфи – художники скромные, тихие, которые хотели просто жить, творить, радоваться жизни. В Питере была возможность изучать тему в оригиналах в Эрмитаже. Да и в институте была превосходная библиотека, куда поступало все, что издавалось в мире.

– Трудно переоценить значение Михаила Греку для художников вашего поколения.

– Многие молодые художники сформировались в мастерской Греку. Я его вспоминаю постоянно. Меня он очень поддержал. Удивительно: большой художник, маэстро, рассматривает твои работы с интересом, анализирует. Он вообще не скупился на поддержку, щедро рассыпал комплименты. Я только в последние годы в полной мере стала осознавать, насколько здесь художественный процесс был завязан на Греку. Он был как планета, вокруг которой все вертелось, независимо от того, друзья ли, враги ли. Все подпадали под влияние его живописи, его пластических идей. Именно Греку поднял молдавскую живопись на очень высокий уровень. Его выставки рождают забытое чувство подлинной живописи, поднимают духовное состояние. Его картины вызывают чувство восторга и одновременно – щемящей трагичности. Конечно, необходим музей Греку. Его творчество – редкая ныне возможность учиться понимать живопись, понимать, по каким законам она развивается. Молодые должны знать его творчество. Он был абсолютно свободен внутренне. Природа одарила его счастливой способностью – отсутствием страха. Вы не представляете, что он говорил этим чиновникам, он шел на них как танк. На него писали доносы, вызывали в ЦК, но ничего не могли с ним сделать. Его ничего не сломило, а партийные идеологи многих художников переломали. В жизни Греку все было подчинено искусству, он им жил.  

– То есть личностным поведением художник и в жизни воплощает свои эстетические взгляды.

– На любом этапе развития искусства были люди ему преданные, благодаря которым живопись жива. Всегда были таланты, кумиры, образцы для подражания. Сейчас кумиров не существует. Всплывают либо бешеные честолюбцы, либо наглецы. Сегодня слово «художник» становится анахронизмом. Галерейщик, автор проекта, куратор – это фигуры. А художник – винтик, колесико в исполнении чьих-то амбиций. Полно ширпотребных салонов, но нет элитарных галерей, для  настоящих художников. Я вообще не понимаю, как сегодня, когда нарушены серьезные эстетические законы, развиваться молодым. Живопись ведь всегда нравственно воспитывает.

– Новые времена искушают по-новому. На смену партийной идеологии пришла идеология рынка. Ценится лишь то, что обладает покупательской способностью: инсталляции, соц-арт, гламурный постмодернизм и пр. А для Цончевой ее сегодняшние собеседники – мастера прошлых эпох, у которых она ищет разгадку тайнам ремесла, ответы на бытийные вопросы искусства. Художник выбирается своей колеей.

– Я настолько привыкла работать на сопротивлении, то официозу, то конкретным людям, пытавшимся меня согнуть, то обстоятельствам, что вряд ли бы реализовалась как художник, будучи в более комфортных условиях.

– По нынешним временам, это редкий талант – следовать своему призванию, писать то, что хочешь, то, что близко твоим взглядам, не потрафляя чьим-то вкусам, не участвуя в модных проектах. Стало быть, цончевская живопись нам по-прежнему будет напоминать о присутствии в мире красоты и гармонии; об исчезнувшем неповторимом облике "старого Кишинева", настроение, силуэт, атмосфера, особый стиль которого претворены в метафорических образах "кишиневской сюиты", ее Цончева пишет всю жизнь; о волнующей потаенной связи крестьянских домиков, церквей, источников, прорастающих на этой древней земле.

(Опубликовано на сайте https://www.facebook.com/notes/ludmila-tsoncheva).