Выдержки из дневников и писем разных лет

...Нужно иметь большое мужество, чтобы всех слушать и никого не слушать буквально. 1934

Я могу писать только то, что люблю. Но люблю я гораздо больше, чем могу захватить. Не хватает времени, а в процессе работы тема захватывает все глубже и глубже, все хочется вскрыть ее полнее, острее. Мне нравится много тем, но таких, которые утверждают человека, утверждают его силу, утверждают его жизнь и радость трудиться. 1935

У французских художников XIX века, которых я люблю и глубоко уважаю, нужно учиться мужеству, с которым они пробивали путь искусства, и острому вниманию к сегодняшнему дню, а не манере видения и ограничению себя на тех уголках жизни, которые видели они. 1940

Нашей стране нужно новое искусство, которое отображало бы нашу новую жизнь, новую историю всех вместе и каждого из нас в отдельности. Такое искусство несомненно найдет и поддержку, и полное признание. 1940

Меня спрашивали, кто мой учитель. Отвечаю сейчас: Антон Чехов. Его знание людей, его проникновение, его бесконечная любовь к ним, его любовь к скромной правде — вот мое кредо. 1943

Без новизны и открытия немыслимо современное искусство. Все остальные качества — не качества. Истинно художественное в изобразительном искусстве — вновь открытый мир. 1945

Когда в детстве на уроке физики я погружалась в капельку воды, падающую из крана, забывая о классе, об учителе, об уроке — и тем казалась другим нереальной, тогда как в действительности меня увлекала именно реальность, но реальность другого строя, — также и сейчас постоянно меня увлекает реальность, но реальность других измерений. 1945

Форма должна быть настолько различной, насколько различна жизнь во времени, и настолько сходна, насколько есть сходства между нынешними и прошлыми эпохами. Но новая форма пугает больше нового содержания, потому что это содержание уже кругом нас, а форму мы создаем, стараясь его выразить, и та ли она? А вдруг не та?.. 1946

Современность трудна тем, что по ней нет проторенных тропинок и нет давно готовых ключей. Что толку писать то, что видишь? Правда не плавает на поверхности... Секрет в том, что мы внутри другие. А сверху ничего особенного. 1948

Я свободнее многих, потому что ко мне трудно что-либо привить помимо того, что я люблю, а я люблю жить и люблю жизнь. 1948

Как только я прикасаюсь к искусству, становлюсь свободной и независимой. Мне не передать вам на словах того ощущения силы и свободы — когда вам говорят, что надо внимательно кропать по внешней форме предметов, и кропают, а вы чувствуете, что, откинув все эти мешающие мелочи, взяв точно в гармонии цвет и сплавив его с созвучными другими, вы заставляете холст ожить и заговорить... Я гонюсь за живым, живущим, дышащим... Я верю в свою победу, но не представляю себе ее в форме наград и званий, а мне чудится холст, который поет и под взглядом внутри движется и дышит. Это моя мечта. И живу я только тогда, когда к ней иду, то есть пишу. 1949

Чем больше старалась я проникнуть в равнодушие жизни и природы, тем дороже становилась мне человечность, то есть пристрастие в людях. Эх! И красива же эта человечность, как лучи солнца, упавшие на землю. Вот моя основная тема. Всякое есть: и логические построения, и стройная действительность, и законы, законы, и равнодушные путающиеся среди всего взгляды, вырывающие случайное — иногда важное, иногда совсем неважное, но меня интересует только этот упавший на землю луч — человечность, согревающая космический холод. 1949

Я слишком много жила, страдала, думала и <...> если хотите знать, я не могу «видеть» жизнь теми холодными, честолюбивыми, быстро скользящими глазами, которые так широко демонстрируются на наших выставках. Я страдала не за «успех», а за искусство. Если мало сделала, то все же не отступалась, а сейчас и тем паче. 1949

<...> Я <...> добровольно решила работать на «после смерти». Да, если хотите — «служить искусству». Как могу. Но с чистым сердцем и чистыми руками. А прислуживаться даже Богу не согласна. 1949

Все «живое» таинственно и заманчиво. И рождение ребенка, и луна с солнцем, то есть законы природы, и жизнь людей, с их страстями, революциями, идеями, дерзаньем. И можно выразить в одном лице или в пейзаже эту заманчивую сущность, полную вопросов (Мона Лиза, Блудный сын, Девочка с персиками). Все искусство в лучших своих образах именно это и выражает. А выражая, оно само включается в жизнь. И живым живет двойной воплощенной жизнью. 1950

<...> Сверкающее богатство жизни, ее неисчерпаемые возможности безграничны. В этом вся прелесть. Каждый день работы открывает мне новые тайны нового реализма, я еще только предвижу, но уже предвижу этот реализм, точный и смелый. Неожиданный и долгожданный. Пройдя этот путь, понимая всю сложность рождения нового, нельзя упрекать людей, бросавших в меня камни. Ведь это так естественно, ибо это тоже закон жизни. 1951

<...> Если тема Онегина смогла остановить мои метания, если, только работая над ней, я обрела то ощущение, которое бывает у человека, когда он остается один среди природы (а это и есть ощущение художника во время работы), значит — я на правильном пути. Я не жду конца. Может, я и боюсь его. Я живу сейчас ... 1951

Не тщеславие гонит художника к жажде успеха, а естественное желание разделить с людьми свои радости и мечты. 1956

А мужество нужно, чтобы сделать себя свободной. Пожалуй, человеку это труднее всего. Подавила его совсем «осознанная необходимость». Искусство — это не «осознанная необходимость», а неосознанная мечта. Вот если удастся ее поймать, не вспугнув, получается произведение искусства. 1956

По-прежнему молюсь Ван Гогу, и с меня хватит его одного. Но подражать хочу только его неистовой страстности, которая насыщает его холсты и делает их чудесным откровением. 1959

<...> Мне органически противно умножать несчастия. Искусство — это новый мир, это расширение мира, открытие мира, это — мечта! Нет, я не могу мечтать об отчаянии и страданиях. Тем более, что в жизни я их переживаю очень остро. Я гонюсь за любовью и красотой, даже для меня самой нужно делать такое, потому что оно меня утешает, пока его делаю. Это мое счастье... 1959

Художник <...> не может просто любить, страдать, жить. У него все переживания выливаются в песню о людях и для людей, потому что он сам их частица, в том только и разница, что он не молчит и не успокоится, пока не отдаст, не выразит в форму пережитое. 1959 <...> Я не боюсь завтрашнего дня. Наоборот, я его жду и жду от него хорошего. Жду — когда начну писать. Жду — как я буду писать после всего пережитого? Мне интересно это как ученому, который влил в кролика новый препарат и ждет результата. Что же нашепчет душа? Как будет двигаться рука? Какие краски, какие линии появятся на холсте? Я не знаю. Но люди, которые будут сделаны моей рукой, будут красивы и добры <...> 1959     

Природа абстрактна в своем равнодушии, но в нас она возбуждает самые разнообразные чувства и толкает нас на различные поступки, то есть оказывает активное воздействие. И когда мы с нею в контакте, мы сильнее. 1960

Все искусство служит одной цели — очеловечиванию человека, и потому оно так важно людям. 1960

Искусство — это чувство и мастерство, с которым это чувство выражено. Все остальное — от лукавого. 1960

Великими мы называем тех людей, которые с наибольшей остротой, глубиной и выразительностью проникали в сущность своей эпохи. А так как каждая эпоха несет в себе новое, то и великие люди своей эпохи всегда были новаторами. Подражание в форме или в идеях не может быть реализмом, так как подражающий неизбежно живет позже, следовательно уже в другое, изменившееся время, в ином изменившемся реальном окружении <...> 1960

Интересует меня больше всего народное искусство, включая иконопись. То есть безымянное искусство. И сама я хотела бы делать безымянное искусство. Оно-то и есть настоящее. Оно не может быть натуралистичным и индивидуалистичным, потому что оно шире, больше, общее — потому что для всех. Не может быть абстрактным, потому что оно всегда есть выражение основных человеческих страстей и чувств. Оно основано на суровом ограничении, потому что отсутствие ограничения — это и есть натурализм, беззубый и беспредельно болтливый, бессмысленно болтливый. А говорить надо о чем-то определенном. 1961

Туман, брезжит рассвет. Земля в росе. Небо запотело, как стекло, постепенно оно розовеет. Розовеет, яснеет. — «Да ведь это же Коро!» — Почему Коро? Это просто утро, которое бывает везде. И тот, кто не знает Коро, так и не воскликнет. Но тот, кто знает, воскликнет обязательно, ведь никому, кроме него, не удалось с такой совершенной прелестью <...> «выразить», «передать», «открыть» (какие грубые, неподходящие, неточные слова!), поймать руками, человеческими руками эту прелесть. Для кого? Для себя? Для людей? Это несущественно. Существенно то, что он не может остаться равнодушным, он не может пройти мимо. Он хочет поймать эту красоту, как хотят любить. И пойманная человеком красота цветет и радует людей. Но ведь он смотрит на небо и землю, а у него только руки, краски и холст. Каким же образом кусочек холста становится жизнью, чувством? Перед ним палитра, и на палитре краски. С ними можно делать что угодно. Как просто! Смешивай, подбирай «подходящий» цвет и пиши! Но краски упрямы, они живут своими законами. Их надо любить так же трепетно, напряженно, настороженно, как красоту рассвета. Вот эти две — можно смешать, а эти — нельзя. Вот эту можно положить только прозрачным слоем, иначе потускнеет и будет грубо. Небо? Оно почти белое, и значит, надо взять белил и синей краски и смешать? А может— прибавить туда еще красной, чтоб было розоватое? А в результате на холсте какая-то белесая глина. И только много званых, но мало избранных: гораздо больше желающих что-то сказать при помощи средств изобразительного искусства (краски, тушь, карандаш и т. п.), чем любящих вот эти сверкающие краски, вот этот карандаш, который оставляет бархатную живую линию на бумаге. Вот эту тушь, пятно которой поражает своей тусклой всепоглощающей чернотой. Много ли таких художников? Нет. Вот почему Коро, Васильев, Клод Моне одни, каждый один. А пишущих картины очень много <...> 1961

Я никогда не старалась передать то, что вижу. Мне всегда казалось этого мало. Я старалась найти средства, с помощью которых могла выразить тот образ, который возникает в моем сознании от общения с окружающим миром. Так в портрете мне всегда хотелось линией, движением тела, цветом выразить сущность человека, а не только его нос или складки на платье... Все это было второстепенным, даже больше... И я безжалостно откидывала возможность слепого подражания, потому что подражание всегда считала заранее обреченным быть бледнее оригинала. Ведь оригинал это беспрерывное изменение формы и цвета... Так я делала «Онегина», так делала и в 30-х годах. Эти два периода, разделенные тридцатью годами, свелись сейчас в одну дорогу, потому что тогда я тоже произвольно обращалась со светом, и формой, и цветом. Для меня все это было только материалом, который работал для образа, работал для выражения жизни и того живого, что я любила <...> 1961

Смысл искусства в том, чтобы стремиться к совершенству, а совсем не в том, чтобы изображать действительность. 1962

<...> Искусство! Искусство! В этот храм мало кто может войти. Но как много толчется на паперти. И как прозаично хлопочут. И как оно чуждо большинству художников. Торгаши с лотками, торгующие мусором, который дорог им, так как сделан их руками. А искусство родится в сердце. 1962

Жизнь огромна и прекрасна, а мы в ней только жалкие муравьи, пока думаем о себе. Но когда в человеческих глазах отражается небо, звезды, земля и люди — он становится сам огромным. 1962

(Опубликовано в книге «Лидия Тимошенко. Художник и личность». Москва, 1991. С. 49-53).