О Евсее Исааковиче Решине

Творчество московского живописца Евсея Исааковича Решина начиналось в предвоенную пору, в ставших для нас легендарными Козах, где летом студенты, а вместе с ними и профессора Московского художественного института самозабвенно занимались пленэрными пейзажными этюдами и натюрмортными постановками, стремясь верно и поэтично отобразить живую гармонию света, тепла, морского воздуха.

Обыкновенный стул, приставленный к стене, накинутое на спинку полотенце превращались благодаря магии крымского солнца в настоящее пиршество разнообразных оттенков и рефлексов, манивших глаз и просившихся на холст. Нельзя было не внять этому призывному и чарующему голосу натуры.

Но как легко было заблудиться в лабиринте цветовых градаций,и сколь трудно воссоздать целостность пленительных сияний, переливов, красочных хороводов.

От тех времен дошло не так уж много вещей. Но студенческие работы Решина ценны не просто как свидетельство истории, а прежде всего своими высокими живописными достоинствами. В крымских этюдах художника, пожалуй, в самой полной мере воплотились творческие устремления, волновавшие тогда и учеников, и наставников.

Здесь уместно сказать о том, что Евсей Исаакович любил музыку, сам превосходно играл на гитаре. Гармония звуков была для него родной, помогала лучше понимать гармонию цветов и дорожить ею. Воспоминания живописца С.Л. Вознесенского помогают нам живо представить образ Решина-студента.

— Все у него выходило как-то легко, без заметного внешнего напряжения. Помню, иногда он даже приплясывал у мольберта, когда писал какой-нибудь этюд с живой модели или натюрморт. Казалось, будто процесс работы для него был скорее удовольствием, чем нелегким трудом. Когда наступало время просмотра работ среди учебного года или при переводе на следующий курс, кроме обязательных классных этюдов он приносил целые связки из дома. Это были небольшие, иногда совсем крохотные этюды домашней обстановки, портреты родных или виды из окна. Когда все это расставлялось на мольбертах вдоль стен, раскладывалось на полу, наступала тишина, а потом слышались изумленные возгласы преподавателей и нас — студентов. Как помню, И.Э. Грабарь, который тогда возглавлял институт, был, пожалуй, самым несдержанным в проявлении своего восторженного отношения к работам Сени, хотя он считался придирчивым педагогом. Наши учителя невольно выходили из своей роли наставников и с живым интересом рассматривали чуть ли не каждый этюд Решина. Затем объявлялась оценка: пять или пять с плюсом.

Это были свежие, сочные запечатления жизни, быта. После таких просмотров самим хотелось работать больше и лучше. И было как-то странно видеть в этот момент автора этюдов — скептически настроенного молодого человека, который все подвергал сомнению. В его душе и в сознании непрерывно совершалась напряженная внутренняя работа. К концу жизни он достиг заветного желания — умения малыми средствами выражать многое. Композиции его стали продуманными, взвешенными, выверенными, сохраняя эмоциональную свежесть. Рано проявившееся у него профессиональное мастерство рисовальщика и живописца с годами окрепло, дойдя до артистизма.

Многое взяв от школы, накопив солидный самостоятельный опыт, Евсей Исаакович щедро делился своими знаниями с художниками-любителями, с самодеятельными живописцами, отдав жар души работе в студии на Таганке.

Он учил младших товарищей чувству творческой взыскательности, глубокому и тонкому пониманию пластической гармонии. Любил говорить: «Вот — машина. Она хороша и издали, и вблизи. Посмотрите, с какой точностью пригнаны и скомпонованы все детали».

Евсей Исаакович не терпел неряшливые, немастеровитые работы, рассчитанные на эффектное рассмотрение лишь с далекого расстояния.

Сам же он, как отмечает С.Л. Вознесенский, «очень хорошо рисовал. Дар рисовальщика держал его темпераментную живопись как бы в узде, живописная свобода никогда не переходила у него в неряшливость. Рисовал он много. Многие его графические листы — на уровне наших учителей. В них привлекает точность и свобода, в них — образность. Рисунок его всегда конструктивен. Ощущение «устройства» отдельного куска, как и целого, никогда ему не изменяло, будь то пейзаж, натюрморт или портрет. Пишет он, например, берег реки и тщательно продумывает, как он «устроен», как выразить живописными средствами его пластическую сложность. И так во всем».

Евсей Исаакович принадлежал к теперь уже редкому типу художников, которые создавали свои картины на основе кропотливо изученного натурного материала, десятков натурных этюдов и зарисовок.

Именно так «вырастала» его композиция, посвященная труду геологов. Так писались и другие многофигурные, крупномасштабные полотна.

Этюды художника, даже самые маленькие и выполненные на едином дыхании, решительно отличаются от обычных «нашлепок» продуманной организацией живописного пространства, сложным, но ясным взаимодействием многих деталей. И при этом вещи запоминаются своей целостностью. На первый взгляд кажется, что они выполнены двумя-тремя движениями кисти.

Решин любил природу средней полосы России, писал в подмосковном Воронове, на озере Сенеж. Многие его этюды и картины-пейзажи имеют вытянутый формат, помогающий лучше передать панорамы российских просторов и раздолий.

Евсей Исаакович замечательно писал небо и воду. Он жил красотой световоздушной среды, ощущал пластически ее влажность, солнечность, теплоту, холод. Глядя на его пейзажи, проникаешься сильным, захватывающим чувством жизни.

Это чувство неизменно сопряжено с душевным тактом и с мудрым восприятием бытия. И тон, и фактура в его работах всегда деликатны, интеллигентны.

На этюдах и полотнах Решина чаруют легко плывущие облака,поэтично светятся закаты, переходя в холодные зимние сумерки, движутся потоки света, оживает поверхность воды. И ни в чем нет «ретуши», нигде нет замученной, писанной-переписанной формы. Все свежо, все найдено, все на своем месте.

Евсей Исаакович не был человеком, боявшимся поисков. Он смело шел навстречу изменяющейся, всегда обновляющейся жизни, находя для раскрытия этих перемен ранее не применявшиеся им колористические и композиционные средства.

Цвет в работах 70-х годов становится более отвлеченным от натуры, но его повышенная декоративность передает не умозрительную игру воображения, а обостренную эмоциональность восприятия окружающего мира, предметной среды.

Со временем художник стал видеть этот мир глубже и острее,вот почему выявились, сделались конструктивнее ритмы его пространственных решений, акцентировалось линеарное начало в живописи. В натюрмортах, интерьерах, видах из окна мастерской энергично, с подлинным творческим подъемом запечатлена красота природы, с которой страстно соприкасается душа живописца. Натуре автор доверяет свои сокровенные переживания, опыт пройденного пути, мечты о будущем. Вот почему эти вещи 70-х годов вне зависимости от их жанровой принадлежности несут на себе печать автопортретности.

А собственно автопортреты мастера — это всегда взыскательные к себе исповеди, лишенные чего-либо показного. В этих вещах, как и во всем искусстве художника, ясно выступает высокий нравственный принцип.

Евсею Исааковичу довелось донести до 80-х годов лучшие заветы московской школы живописи, непосредственно переданные ему И.Э. Грабарем, воспринятые от произведений К. Коровина, И. Левитана. С честью была выполнена большая творческая задача. Созданное во имя жизни продолжает в ней свое бытие.

(Опубликовано в каталоге выставки «Евсей Исаакович Решин (1916 - 1978). Живопись. Графика». Москва, 1981).