Эстетика неумирающей красоты и трагизма

Неумолимые годы все дальше и дальше отделяют нас от времени, когда жил и творил ленинградский художник Игорь Майоров, которому 4 декабря 2006 года исполнилось бы 60 лет. Но вот уже без малого 15 лет художника нет с нами. Он ушел из жизни на 44-году с ощущением, что так и не создал самого главного. Многие черты той поры канули в небытие навсегда, что-то совершенно незнакомо новым поколениям, но произведения этого мастера, которые при его жизни были почитаемы достаточно узким кругом знакомых и избранных знатоков, сегодня стали достоянием многих престижных художественных галерей и частных коллекций во всем мире, обретя подлинную известность.

Как и любой другой человек или художник, И. Майоров, несомненно, был сформирован той эпохой, с которой совпала его молодость и жизнь. Правда, это формирование происходило не в унисон с отпущенным ему судьбой недолгим временем, а, в основном, вопреки навязанным и торжествующим тогда идеям и эстетическим нормам, внутренне ему изначально чуждым. Его душа и, соответственно, творчество оказались бесконечно далеки от любой лжи и фальши, от навязываемых с детских лет господствующей идеологией расхожих истин. И оттого его человеческая и творческая жизнь складывалась во всех аспектах непросто. Для художника оставался лишь один спасительный и естественный с точки зрения психологии выход: романтический и полный yxoд в себя и в творчество, в спасительную возможность сотворения собственной, пусть и запрещенной и не признаваемой порой красоты.

Имя этого талантливого автора вполне достойно занять место в одном ряду с теми, кого он в свое время считал учителями, кому подражал порой недооценивая собственный талант, среди которых Анатолий Зверев, Михнов-Войтенко Михаил Шемякин. Майоров никогда не входил ни в какие группировки. Романтическая окраска его живописи не позволяет отнести этого автора и к представителям советского андеграунда. По образу жизни «свободного художника», не признаваемого властями, Майоров был близок нонконформистам, но, по духовному содержанию своего культурного наследия, вряд ли относите к ним. Как и представителей неофициальной искусства, его отличало особое, жадное внимание к миру, неравнодушие к людям, страдающим в обществе, ведущим ежедневную борьбу в условия «криминально-лагерного коммунального быта».

Начало творческого пути

По прошествии лет зритель всегда задается вопросом, какой внутренний импульс двигал автором при создании тех или иных произведений? Что имел за душой художник? Что чувствовал, пережил, что хотел донести до потомков? Знакомясь с биографией Игоря Майорова, мы можем только удивляться тому счастливому противоречию, которое возникло между его нелегкой судьбой, вобравшей в себя все невзгоды и политические абсурды советского времени, и тем светлым и возвышенным мироощущением, которым проникнуты его произведения. Как будто и не было в его жизни ни двух тюремных сроков, без вины приговоренных, ни последовавших за ними периодов не востребованности, анонимности творчества. Такое поистине жизнелюбивое восприятие реальности мы находим в его работах. Его судьба была грустной и вполне знакомой для художников советской действительности. Не было признания, славы – были унижение, бедность, тем не менее – возможность писать картины.

Игорь Евгеньевич Майоров родился 4 декабря 1946 года в Ленинграде в семье, не имевшей отношения к искусству. Его отец – Майоров Евгений Сергеевич (1910 – 1965) всю жизнь проработал на гражданском флоте, бороздил моря и океаны, несколько раз пересекал экватор, участвовал в закладке порта Тикси. В послевоенном Ленинграде судьба свела его с милой и мужественной девушкой Анной Маклаковой (1919 г.р.), на долю которой выпало страшное испытание блокадой. Со временем в семье Майоровых один за другим родились три сына: старший Игорь (1946), средний Сергей (1948), младший Василий (1951). Как и большинство коренных петербуржцев, Майоровы жили в коммунальной квартире, на 3-й Красноармейской улице. Быт коммуналок напоминает отдельный мир со своими отношениями. Совершенно разных людей объединяет одна общая кухня, и многие жильцы со временем становятся настоящей семьей. Игорек часто проводил время у соседей. Рядом, в большой комнате, жила семья архитектора Михаила Семеновича Бакштейна.

Поскольку увлечение творчеством, чаще рисованием, было распространено среди интеллигенции и являлось одним из средств самовыражения, в доме архитектора М.С. Бакштейна прекрасно разбирались в искусстве, писали «для души». Внимание маленького Игоря привлекли невиданные раньше предметы: мольберт, этюдник, холсты, большие наборы цветных карандашей. Именно там Игорь впервые познакомился с живописью. Чтобы не мешать матери, у которой на руках было еще два крохотных сына, Игорь много и долго рисовал до самозабвения. Когда заканчивалась бумага, то рисовал прямо на обоях. В коммуналке были разрисованы все стены: от пола до того места, куда могла дотянуться детская ручонка. Это были первые «шедевры» будущего художника. К сожалению Игорь редко видел отца из-за его профессии: Евгений Сергеевич останавливался дома на короткий период, привозил из «заморских стран» жене и детям диковинные подарки и снова уходил в плаванье. От отца Игорю передалась страсть путешествиям. В свободное время он всегда брал рюкзак и уезжал из шумного города. Игоря тянуло в забытые Богом вологодские деревни, где он мог отвлечься от суетного мира и, выбрав какой-нибудь заброшенный дом, работать для души. Но развитием творческого начала Майоров обязан семье Бакштейн. Михаил Семенович увидел в маленьком мальчике личность с чутким сердцем и богатым внутренним миром. В самом начале жизненного пути, когда закладываются основы формирования личности, в жизни будущего художника встретились люди, которые, может быть, больше, чем родители смогли повлиять на мировосприятие. Игоря всегда отличало особое чувство такта. Жизнь не раз обходилась с Майоровым очень недоброжелательно, но ни одного резкого слова в адрес кого бы то ни было, он не бросил. В его лексиконе вообще отсутствовали бранные слова, и это несмотря на то, что за плечами был грубый тюремный быт. Его душа – душа художника-романтика оставалась чистой, незамутненной грубостью и озлобленностью на мир по ту сторону колючей проволоки. Возможно, сказалось происхождение. Игорь всегда гордился своими дедами, которых, увы, никогда не видел. Один был замечательным иконописцем, как тогда говорили, богомазом, его арестовали в страшном 1937 году, другой – офицер царской армии, так и не принявший новую власть. В Майорове жил настоящий питерский интеллигент с обостренным чувством справедливости.

Первое признание.

Когда Игорь пошел в первый класс, по совету соседей, Анна Васильевна отдала сына в изостудию при районном Доме пионеров. Игорь учился там вместе с младшим братом Сережей. Но преподаватель рисунка Константин Викторович Плотников сразу сказал матери, что старший обязательно станет известным художником. Слова учителя оказались пророческими.

Если бы немного везенья и более практичное отношение к жизни, возможно, сейчас мы бы говорили об этом авторе, как о широко известном мастере своего времени. Майоров обладал огромным потенциалом, у него было все: многогранный талант, богатый внутренний мир и огромная, нечеловеческая работоспособность не в ущерб качеству выходящих из-под руки произведений. Но Майоров был именно таким, и в этом синтезе качеств рождались его картины.

Преподаватели называли Игоря «гениальным ребенком». Уже тогда его рисунки отличало индивидуальное видение, чуть размытая линия в духе Тулуз-Лотрека и нарочито наложенный экспрессивный цвет. Мальчику было всего 10 лет, когда его работа получила гран-при на конкурсе детских рисунков, проходившем в 1957 году в Индии в рамках фестиваля молодежи и студентов. Рисунок разместили тогда на обложку каталога фестиваля. Увы, эта победа была первым и последним официальным признанием.

1957 год оказался переломным и в истории отечественной живописи. Родился советский андеграунд. Символичным было это совпадение. Оно, наверное, предопределило судьбу Майорова вне социалистического мэйнстрима.

После победы на конкурсе, талантливого мальчика зачисляют в знаменитую в Питере Центральную художественную школу им. Иогансона при Академии художеств, куда принимают только одаренных, подающих большие надежды детей. Там он учится 4 года. Игорь просто счастлив, он хочет стать профессиональным художником, хотя отец уговаривает его пойти в морской техникум по его стопам, убеждая в том, что художник – это не профессия, а лишь хобби. Игорь непреклонен. Он идеалист и верит, что впереди его ждет слава художника.

Знакомство с племянницей Блока.

По окончании Центральной художественной школы, Майоров без труда поступает в Художественное училище им. Серова (сейчас это училище носит имя Николая Рериха). Оно было основано в 1839 году, находилось на Таврической улице в знаменитой Башне Вячеслава Иванова и называлось Таврическим. Среди студентов до сих пор расхоже такое название. Это старинное здание хранило в себе волшебную литературно-поэтическую атмосферу. До революции в «Башне» собирался цвет литературного Серебряного века. Здесь поэт Александр Блок прочитал впервые свою «Незнакомку», и, по счастливому стечению обстоятельств, именно здесь преподавала племянница Александра Блока Марина Георгиевна Блок, в замужестве Тиме (1913 –1999). Марину Георгиевну называют наследницей русских традиций модернизма начала XX века. В семнадцатилетнем юноше она высоко оценила талант живописца. Майоров стал одним из самых любимых ее учеников. Между учеником и учителем сложились удивительные отношения в духе классических педагогических представлений Николая Рериха. В начале века, будучи директором училища, он вводил в практику принцип «от мастера к подмастерью». Ученик, ощущавший некое духовное родство с учителем, следовал его советам и настраивался на определенную творческую волну. Так, на основе преемственности, формировался его путь в искусстве. Игорю Евгеньевичу всегда везло с учителями. Но, увы, не было взаимопонимания и моральной поддержки со стороны близких ему людей.

Роковой год

Не все оказалось безоблачным в судьбе молодого художника, подающего большие надежды. Роковым стал для него 1965 год. Игорь тогда учился на 2-м курсе. В этом году ушел из жизни отец, оставив троих еще не совсем взрослых сыновей на руках жены. Это было неожиданно и трагично. Как известно, беда не приходит одна. В этом же году попал в беду младший брат Игоря – Сергей, который с детства отличался неуравновешенным характером. Забравшись в ленинскую комнату, он надругался над портретом вождя: порвал его и подрисовал усы. Такие шалости в то время не прощали. Было заведено дело, Сергею грозило уголовное наказание. Эту трагедию тяжело переживала мать, не успевшая прийти в себя после смерти мужа. Чтобы спасти от колонии несовершеннолетнего сына, она попросила Игоря взять вину на себя: «Игорь, если посадят Сережу, я не переживу...». Игорь поступает, как настоящий рыцарь: он принимает удар на себя. Это было в его характере, но он перечеркнул свою жизнь. Приговор суров – 3 года лишения свободы. Его отчислили из училища, и теперь никогда не примут в Союз художников. А где-то глубоко в душе останется горький отпечаток обиды на семью. Отверженный, одинокий «романтик не своего времени».

В этот трудный период Игоря поддерживала письмами Марина Георгиевна Тиме-Блок. Она на время заменила, попавшему в беду юноше, самого дорогого человека – мать. С Мариной Георгиевной у Игоря было духовное родство, одинаковое мироощущение. У Тиме-Блок не было своих детей. Всю душу она вкладывала в учеников – студентов художественного училища. М.Г. Тиме – педагог с большой буквы, профессии преподавателя рисунка она отдала более 40 лет.

Случившуюся с ее любимым учеником беду Марина Георгиевна восприняла как свою. Ей это было особенно близко и понятно, поскольку сама она не раз переживала взлеты и падения, любовь и разочарование. Немилость властей определенного момента преследовала ее семью на протяжении многих лет. Марина Блок родилась в богатой дворянской семье статского советника Георгия Петровича Блока – двоюродного брата поэта Александра Александровича Блока. Семья жила большом доме в центре Петербурга, на Миллионной улице. Среди близких знакомых отца были так люди, как Александр Бенуа, семьи Добужинских, Кустодиевых. В раннем детстве Марину окружала уютная, глубоко интеллигентная, творческая атмосфера. Все изменилось с приходом новой власти. Семья Георгия Блока не раз оказывала на грани нищеты, лишилась всего имущества, жилья, друзей. Трижды Георгия Петровича с тремя маленькими дочерями высылали из Петербурга за Урал, в Среднюю Азию. Из ссылки вернул семью писатель Ромен Роллан, произведения которого Георгий Блок переводил на русский. Приехав в Петербург в гости к советскому правительству, писатель захотел познакомиться со своим переводчиком, который, как оказалось, в это время находился в ссылке за тысячу километров. Георгия Петровича вернули, даже не извинившись.

Марина Георгиевна вспоминала, что в свое время, желая стать горным инженером, она не смогла поступить в институт из-за своего непролетарского происхождения. Это потом было признание и уважение. Но путь к этому, как и у с многих представителей ее поколения, был долог и тернист. Многое роднило ученика и учителя, но, в отличие от своей наставницы, Майоров не получил признания при жизни, не был удостоен ни одной выставки.

Учитель и ученик: «Наследники русского модернизма»

Выйдя из тюрьмы в 1968 году, Игорь оказался в одиночестве. Он столкнулся с равнодушием родных, от него отвернулись те, кого он еще недавно называл друзьями. Связывать себя с человеком, у которого за плечами уголовное прошлое, решались не многие: ведь дружба с «уголовником» комсомолом не приветствовалась. Речи о восстановлении в художественном училище не было, но было огромное желание рисовать. И тут на помощь вновь пришла М.Г. Тиме-Блок. Долгие часы за мольбертом Игорь проводил в мастерской Марины Георгиевны на Петроградской стороне и рисовал с упоением, как когда-то в детстве, в старой питерской коммуналке. Но сейчас его наставницей была первоклассный мастер акварели и великолепный человек с большим сердцем. Марина Георгиевна смогла передать своему ученику лучшие традиции русского модернизма, так как ее вкусы и стиль сформировались в этой среде. Говоря о культуре модернизма, мы подразумеваем не эстетику материальных объектов как таковых, а эстетику душевных переживаний, эмоциональных образов.

Сам факт ученичества особенно важен при анализе творчества Майорова. Со времен европейского средневековья, именно ученичество, «школы», были некими ступенями в истории искусства, и одновременно – «маркой», «товарным знаком». Конец 19 – начало 20 века повели культуру, и особенно отечественную живопись, напротив, по пути ниспровержения авторитетов.  Передвижники отвергли академизм, символисты – критический реализм, авангард насмеялся над символизмом, соцреализм запретил беспредметную живопись. Настоящим чудом кажется сейчас, в начале XXI века, вдруг явившиеся публике нежные ростки культуры модернизма, пробившиеся через столетие благодаря таланту И. Майорова, пронесшего это бесценное наследие через два поколения.

Продолжателем традиций рафинированной стилистики модернистов стал, по иронии судьбы, «маргинал», социальный хулиган и одновременно самый романтичный художник.

Невольно сравнивая работы М. Тиме-Блок и И. Майорова,представленные в Галерее Современного Шедевра, убеждаешься в бесконечном почтении ученика перед учительницей, проявленном в заметном родстве приемов и тем, в едва уловимом подражании технике и колориту, хотя живопись Майорова по-мужски жестче, контрастней, и экспрессивней по эмоциональному настрою. Интересно противопоставлять серии: воздушные, совершенные балерины М. Тиме-Блок и женские образы И. Майорова – буржуазные типы, дамы полусвета, трагические и наделенные человеческими страстями.

Та же двойственность в питерских пейзажах двух авторов: М. Тиме-Блок, заставшая на своем веку и Петербург, и Петроград, и Ленинград, и вновь Санкт-Петербург, тем не менее, не меняет своего отношения к любимому городу. В ее пейзажах он неизменно величаво-спокоен, привычно строг в четких архитектурных линиях и небогатой северной палитре.  Марина Георгиевна писала в своих воспоминаниях: «Главная моя любовь – это мой родной Ленинград-Петербург. Его рисовать – самое большое удовольствие и счастье. В эти работы я вкладываю всю свою душу без остатка...». Майоров же, по сути, проживший свою нелегкую жизнь в Ленинграде, представляет его не таким незыблемым образом. B ero пейзажах, город имеет настроение, он таков, каковы люди в нем. Место разделяет события и чувства горожан, и потому предстает таким многогранным. От такого восприятия города – не как константы, а как живого «организма», и возникают столь несвойственные питерским пейзажам яркие, звенящие краски: ультрамариновое небо с багряным заревом, оранжевые облака, подцвеченные бирюзой и лазурью колонны и мосты (Серия «Мосты Санкт-Петербурга»). И если в этих работах от художника требуется оставаться документальным, то знатоки архитектуры не найдут, к чему придраться: самые дорогие нашему сердцу достопримечательности Санкт-Петербурга предстают во всем своем великолепии.

Даже такая узкая область, как городской пейзаж, выявляет многогранность живописи Игоря Майорова. Концентрация утонченных идей, глубокая интеллигентная среда передались Игорю от его педагога и прошли основной чертой через все творчество «романтика».

Живописная техника

Разнообразна живописная техника Игоря Майорова.  По совету своей наставницы, он много экспериментировал, используя материал несвойственным им образом. Но есть то общее, что объединяет все его работы – это некая мистическая иллюзорность, создаваемая его трепетной кистью, тонкой линией рисунка, дымчато-туманным колоритом. Как мимолетные намеки на сокровенное, проглядывает сквозь прозрачные красочные слои тонированная бумага, нежными витражами накладываются друг на друга оттенки близких цветов, словно деликатно подражая источнику вдохновения – полотнам символистов. Такие тонкие, почти акварельные, слои темперы окутывали паутинными вуалями холсты Борисова-Мусатова, заставляя взгляд зрителя за каждым слоем подозревать новую грань реальности. Говоря об особенностях живописной техники И. Майорова надо помнить, что уже сама культура модернизма начала ХХ века была по сути своей стилизаторской, эклектичной. И задача современного автора была – не встать на заманчиво-простой путь эпигонства, плагиаторства, потому что начало ХХ века сейчас стало «модным». У Игоря Майора вслед за его уважаемой наставницей, мы как раз видим очень почтительное, тонкое цитирование, глубокое душевное прорастание в эпоху хрупких и изысканных ценностей начала XX века, которые им удалось пронести через два поколении наших суетных дней. Серии женских образов Майорова можно сравнить с культом Прекрасной дамы в картинах Борисова-Мусатова: грустные и прекрасные призраки незнакомок, написанные с самых близких моделей – жены и сестры.

Игорь любил сочетать несовместимое. Достиг таких высот, что сочную, реалистичную картину мог написать чем угодно – щепкой, спичкой, пальцем, а акварель – мастихином, стальной лопаточкой, совсем для акварели неприспособленной. Все эти работы Игорь создавал для души, но день ото дня его узнавали все больше и больше. Он был вынужден зарабатывать на жизнь портретами вождей и чеканными панно в революционном духе. Зарабатывать живописью мешала прошлая политическая неблагонадежность.

Если Северную столицу посещали высокопоставленные гости, например, товарищ Брежнев, Майорову рекомендовали на время покинуть город. С таким отношением властей, большой удачей для Игоря было трудоустройство на Ленинградский Электромеханический завод художником-оформителем. Начальство удивила необычайная работоспособность Майорова. К очередной годовщине Октября необходимо было оформить буквально за 2-3 дня Красный уголок: расписать стены большого зала патриотическими сценами. Игорь справился с большим объемом работ всего за сутки. Он работал не переставая, не отвлекаясь на перекуры и не выходя на свежий воздух, чтобы передохнуть. Ему приносили еду, и, вдыхая аромат краски, он перекусывал бутербродами и продолжал работать. Говорят, что начальство завода даже получило за прекрасно оформленный Красный уголок очередную премию, а Игоря пригласили на работу художником-оформителем в Дом культуры, в Красное село, на окраине Ленинграда, где была маленькая мастерская, которая дала возможность заниматься чеканкой.

Чеканка – вторая страсть Игоря Майорова

Искусством изготовления чеканки Майоров овладел, находясь в местах лишения свободы, где он познакомился с Владимиром Артемьевым, который обучил его чеканному мастерству. Игорь создавал чеканки по своим собственным рисункам.

Искусство изготовления чеканных панно – это отдельная и пока малоизученная страница творчества Игоря Майорова. Она, безусловно, будет интересна специалистам декоративно-прикладного искусства. Известно, что чеканкой художник занимался очень плодотворно в 1970-е годы. Чеканка – вторая страсть художника, на первом месте всегда стояла акварель. Только в этой технике он мог достаточно самореализоваться и никогда не переставал рисовать. Но для достойного существования «свободному художнику» нужны были деньги. В 70-е годы чеканки были модным украшением в квартире, ими оформляли госучреждения и улицы городов. Игорь сначала делал эскизы на бумаге, а затем быстро и профессионально выдавливал рисунок на металле. На изготовление одной чеканки у него уходило не больше 30 минут. За работами Майорова стояла очередь. Из-под рук Игоря вышла не одна тысяча металлопластических работ. Его чеканные панно находятся в коллекциях известных людей: Валентины Терешковой, Даниила Гранина, Елены Гагариной. Это виртуозно освоенное мастерство приносило ему неплохой доход и позволяло работать временами «для души». Но «взрослый ребенок» неумел распоряжаться своими доходами, он буквально сорил деньгами, раздавая их взаймы и просто так. У него всегда было в карманах пусто.

Мастерство Майорова на этом поприще достигло такого уровня, что, несмотря на политическую неблагонадежность, он получил ответственный заказ: к 60-летию революции изготовить чеканное панно в 24 квадратных метра. На Всесоюзной выставке Народного хозяйства, панно Майорова было удостоено Первой премии и заняло почетное место в Ленинграде, украшая угол проспекта Ветеранов и Таллиннского шоссе.

Несмотря на то, что в 1980-е годы Игорь постепенно отойдет от изготовления чеканки, все же зная о его высоком профессионализме, Майорова вместе с художником Валерием Ивановым в 1988 году пригласят оформить первый в стране музей Хлеба (сейчас Санкт-Петербургский музей Хлеба). Этот музей посвящен истории хлебопекарного дела в России. Музейное собрание насчитывает около 10.000 экспонатов и пользуется большой популярностью. Работники музея, разрабатывая проект оформления экспозиции с такой необычной тематикой, хотели создать особую, располагающую атмосферу исходя из концепции, поэтому и обратились к профессионалам. Чеканные работы Игоря Майорова заняли достойное место в музее, украшая экспозицию и привлекая внимание посетителей. Основатель и первый директор музея – Глазамицкий Михаил Иосифович (1939 – 1995) в 1996 г. он стал посмертно лауреатом Премии Правительства Санкт-Петербурга в области литературы искусства и архитектуры за создание первого в России музея Хлеба. В этом, несомненно, большая заслуга художников, оформлявших этот необычный музей. Но они, как всегда, остались в тени, получив лишь скромное вознаграждение.

К 1980-му году жизнь Игоря потихоньку налаживалась, появилась семья. Игорь женился на женщине с ребенком, девочка стала для него самым близким и родным маленьким человечком. Он всегда мечтал о своих детях, сыне и дочке, которых хотел научить чувствовать прекрасное, писать натюрморты и пейзажи, ходить в походы с рюкзаками за спиной, но жизнь распорядилась иначе.

Над Майоровым словно висел злой рок. На долю романтика снова выпало испытание «грубостью и фальшью».

Новое испытание

В 1981 году Игорь Майоров получает вторую судимость «за превышение самообороны» при защите пожилой женщины. Игорь не рассчитал свои силы: он обладал недюжинными физическими возможностями и даже внешне походил на былинного героя: высокого роста, голубоглазый с окладистой русой бородой. Почему Игорь вовремя не остановился? Почему переступил грань, зная, что он носит на себе клеймо недоверия, поскольку имел судимость? Ответ один: он не мог поступить иначе, он бы просто потерял уважение к себе. Терпеть всякого рода несправедливость – не в характере рыцаря. Не думая о последствиях, он бросился на защиту слабого и пострадал. На этот раз приговор оказался еще более суровым: 8 лет лишения свободы. Но, если 16 лет назад за восемнадцатилетнего юношу не заступились ни родственники, ни комсомол, ни администрация художественного училища, то в 1981, уже завоевав авторитет, Майоров добился оправдательного приговора и освободился спустя год. На этот раз мать, чувствуя свою вину шестнадцатилетней летней давности за исковерканную жизнь старшего сына, сделала все возможное, чтобы вернуть его к нормальной жизни. Анна Васильевна отправляется в Москву в Комитет советских женщин к председателю Комитета Валентине Владимировне Терешковой. Дождавшись приема, Анна Васильевна с удивлением узнала, что работы ее сына известны в Москве, в частности акварели и чеканки пользуются популярностью у космонавтов.

Надо отдать должное Валентине Владимировне, которая не стала откладывать решение этого вопроса в долгий ящик: дело вскоре было пересмотрено и справедливость восстановлена.

Казалось бы, пройдя через испытание колонией, тюрьмой, любой человек, даже романтик должен озлобиться, очерстветь душой. Но, что удивительно, его творчество продолжало оставаться таким же светлым.

Поэзия Игоря Майорова

Игорь пробовал писать стихи, к которым никогда серьезно не относился и не публиковал.

Но они не могли не появиться у человека с поэтичной натурой.

Тюремный опыт бросает какой-то отсвет на его отношение к творчеству, отсюда примешивается поэзия лагерного фольклора, что легло в основу авторской песни и является частью городской культуры. Эти стихи полны трагизма и раскрывают нам внутреннее состояние автора.

Молчание колонн

Прощаю стылость ветру,
Когда б тепла хотелось,
И белый ужас зим,
Хоть тело притерпелось,
Предательство низин,
И яд не нужных встреч –
Души не уберечь!
Прощаю всех вокруг,
Сужая жизни круг.

Прощаю горклость пыли
Изменчивых дорог,
Бесплодность нашей были,
Безрадостный итог.
Угрюмость скал прощаю,
Молчание колонн,
Не их вина, я знаю,
Что я приговорен.
И горя
оголенность
Способен я прощать, –
На черно-белом свете –
прощания печать.

Друзьям

Я мимо вас прошел в отчаянии,
Прекрасные мои друзья!

О чем вы думали, мечтали?
Остановить меня нельзя.

Нельзя забыть все оскорбленья.
Всю спекшуюся кровь обид...
Пришло тяжелое мгновенье.
И что же сердце говорит?

И сердце всех теперь прощает:
Добро есть зло и зло – добро.
Ведь в жизни часто так бывает...
Кому– везет, мне – не везло!

Но в невезенье этом, может,
Бывал я счастлив иногда,
Старуха совесть сердце гложет,
Всегда ли прав я?
Не всегда...

Эти стихи написаны в конце 1980-х годов. Майоров уже не ждал своего признания. В условиях советской действительности, человек с богатым уголовным прошлым не мог рассчитывать на получение официального статуса художника, а значит – и мастерской, заказов, выставок, внимания печати. Удивительно, но Майоров не был сломлен – напротив им овладела настоящая, неудержимая жажда творчества.

Жизнь– без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами – сумрак неминучий,
Иль ясность Божьего лица.

Александр Блок – один из любимых поэтов Игоря. Строчки блоковского «Возмездия» всегда звучали в его сердце. Вся его жизнь состояла из таких подстерегающих случаев, а творчество –  из  божественных озарений.

Художник и его время.
Творчество 1980-х годов

В 1980-е годы художник создает основную часть своих графических произведений, работая в смешанной технике, акварелью и гуашью. Он начинает писать сериями. Импровизируя на одну тему, создавал до 100 вариаций, за сутки писал около 50 акварелей, при этом не страдало качество ни одной из работ. Игорь работал, как «целая фабрика шедевров» (Д. Гранин).

Такая производительность в той или иной степени была характерна для художников-нонконформистов. Характеризуя их творчество, искусствовед Марина Унксова пишет: «Работа отнюдь не в башнях из слоновой кости и даже не в обычных мастерских, а в невероятных для художника условиях, вызывала к жизни скоропись, необходимость моментальной фиксации ускользающего объекта…  обострялась контрастность цветов. По образу жизни и кругу общения, Майоров становится в один ряд с представителями неофициального искусства Ленинграда.

Первые выставки нонконформистов в Ленинграде, разрешенные ради эксперимента властями, появились в 1974-75 гг. и получили очень большой резонанс. Ленинградцы выстаивали многочасовые очереди, чтобы увидеть новое для них свободное искусство. Этот период был назван «Газаневщиной» – по названию домов культуры имени Газа и «Невский», где проходили выставки. «В 1981, с появлением нового поколения художников-нонконформистов, было создано Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства (ТЭИИ). В 1980-е нонконформисты с переменным успехом боролись за право демонстрировать свое искусство публике. Их деятельность оздоровляла общество и приближала свободы». (Сергей Ковальский). В 1970-80-е культурное пространство Ленинграда, независимо от государственно-политической идеологии формировалось под влиянием частной инициативы и деятельности организаций, предоставлявших широкий культурный диапазон и существовавших на разных основаниях – таких, например, как джаз-клубы «Камертон» и «Квадрат», театральные семинары на квартире Бориса Понизовского. Как и другие непризнанные художники, Майоров не пользовался правами профессионалов, объединенных в официальные творчески союзы. Он должен был отбывать срок посторонней службы, отрывая время от своей основной творческой работы. В противном случае государство могло привлечь к уголовной ответственности за тунеядство. Отрицавшие академическую школу как монополию, неформалы были приравнены к социально-опасным  элементам общества.

Игорь творил на кухне старой коммуналки, в котельной, подобно другим художникам-нонконформистам, работавшим в подполье (как Арефьев на лестничной площадке, другие в дворницких и кочегарках). Многие дома в центре Ленинграда, поставленные по плану на капитальный ремонт и уже полуразрушенные, оказались брошенными на произвол судьбы. Некоторые из них стали занимать художники, у которых не было мастерских. Игорь вместе с друзьями работал в одном из таких домов по Каналу Грибоедова, пока мастерская не сгорела, уничтожив все нехитрое имущество художников.

Надо отметить, что составляющая творчества Игоря Майорова, в отличие от художников андеграунда, никогда не служила проявлением социальной активности, не была напрямую связана с политическим противостоянием. Игорь Майоров никогда не входил ни в какие «товарищества», группировки, он был аполитичен. Майоров погрузился в глубины своего духа, который по-прежнему был наполнен грустно-серебряным отзвуком прошлого. Его творчество никак не вписывалось в реалистическое описание действительности, оно было слишком сентиментальным и не могло отражать лучшие стороны советской действительности.

Будучи в Москве в гостях у родственника своего лучшего друга, художника Владимира Артемьева, Майоров познакомился с «культовой фигурой советского андеграунда» Анатолием Зверевым, которого позже считал в какой-то степени своим учителем. «Зверев меня раскрепостил...» –  говорил Майоров. Позже эти встречи происходили в Ленинграде. Нельзя сказать, что Майоров был очень дружен со Зверевым, Игоря больше интересовал талант Зверева-экспрессиониста. Майоров, как мальчишка, загорелся идеей довести «до ума» экспрессию «Толи Зверя», – так называли художника друзья. Игорь вращался в творческих кругах, был знаком с Владимиром Высоцким, дружил с Сергеем Довлатовым, но его жизнь, в отличие от того же Зверева, была лишена шокирующих подробностей человека-перформанса, хотя и в ней нашлось место пороку, присущему художникам всех поколений.

В богемной среде всегда было расхожим мнение, что вино раскрепощает сознание художника, снимает механизм подавления. Например, художник Амедео Модильяни, сам подверженный этому недугу говорил: «Алкоголь изолирует нас от внешнего мира, но с его помощью мы проникаем в свой внутренний мир и в тоже время вносим туда внешний». Это состояние позволяло на время забыться, перенестись в мир иллюзий и фантазий.

Как видения, перед Майоровым возникали, то часто исполненные ненависти сцены реальной жизни, то вдруг вставали образы бесконечного простора и счастья, сменявшиеся отражениями трагического смятения души. Майоров своими работами доказывает всем, что человек, тем более художник, может абстрагироваться от общественного уровня существования и обитать в «безбрежном Бытии», черпая для творчества богатство своего внутреннего мира, сознания и ощущения, метафизику и эстетику.

Сюжеты работ 80-х годов

Сюжеты его картин второй половины 80-х -начала 90-х годов все менее и менее реалистичны. Реальность в картинах Майорова преображена его дарованием в волшебные миры, где нет грубости и фальши, где гармонична и совершенна архитектура каждого из узнаваемых городов, так же стройны и устремлены ввысь женские фигуры в нарядах начала XX века, и им же, пышным и манерным, уподоблены корзины и букеты нежных цветов.

Острое сопереживание своим героинями героям, как товарищам среди ударов и прихотей судьбы, привлекает в его работах еще больше.

В откровенных фигурах серии Майорова «Ночные бабочки» есть параллель с дерзкой прямотой образов Тулуз-Лотрека, красотой порочной, но от этого еще более притягательной. Анри Тулуз-Лотрек – один из самых любимых художников Майорова. Сюжеты, в которых отображены развлечения и быт парижских богемы и дна, которые Тулуз-Лотрек воссоздает без морализирования, но с присущей ему болезненной остротой наблюдения, часто с едкой иронией, искусно передавая гротескную динамику, вызвали большой интерес у Майорова и нашли отражение в его творчестве.

«Ночные бабочки» Майорова, написанные в присущей только ему манере, все равно остаются «слегка французскими», словно их образы русский художник подсмотрел в отеле «Мулен Руж», на Монмартре. Сострадание и боль вызывают в художнике его героини полуночной жизни. Он часто резко высвечивает их характеры, лица. Потерпевшие последнее жизненное фиаско и превратившиеся в уцененный товар, они все еще находятся в мире своей прошлой привлекательности. Игорь Майоров создает образ особого слоя петербургской жизни, состоящий из вывертов, обломков, крахов. Нет, не страсть суждена героиням Игоря Майорова, не одурманивающая эротика, а стыд, неприкаянность, погибающая мечта. В них художник видит ту высшую, нравственную чистоту, которая отличала многих героинь русской литературы. Как и Сонечка Мармеладова, как и Настасья Филипповна – они изломаны и измучены внутренним своим состраданием. Помните, у Марины Цветаевой: «Я всегда предпочитала быть узнанной и посрамленной, нежели выдуманной и любимой».

Даниил Гранин, в коллекции которого представлены работы Игоря, писал: «В огромном наследии Майорова я знаю его акварели, среди них обращают внимание бессчетное количество женских фигур. Сперва они показались мне похожими на француженок. Изящные, причудливо одетые, не наши, не питерские. Молодые, и постарше, и старые, они, если всмотреться, и на парижанок не похожи. Что-то отделяет их от реальности. Не сразу я понял, что многие из них – сочиненные. Художник придумал их облик из той вереницы женщин, что мелькали в его воображении. Не малая часть их отмечена надорванностью, ранней усталостью, милые создания его фантазии».

Майоров, словно, жил не в свою эпоху, периодически перемещаясь во времени на 100 лет назад, то в Париж, который мог ему только сниться, то в дореволюционный Петербург, чтобы послушать, как в «Башне» Вячеслава Иванова читают стихи поэты Серебряного века.

Но безудержная фантазия автора, сопротивляясь трагизму эпохи, уносит нас вдруг в иные культурные традиции. Теперь его графические серии посвящены Парижу – прекрасному и всегда недостижимому, изысканному, легкому и куртуазному, но чем-то непостижимо напоминающему Санкт-Петербург. И в этой двойственности города, его грез, вновь звучит драма мастера, драма эпохи, замешанная на утратах и обреченности.

Воображение художника из сохранившихся глубинах собственного «я» ощущений и предчувствий, из чего-то почти забытого и не обретенного творит иную реальность – реальность изобразительного искусства. Из увиденных зданий, набережных и улиц, из запомнившихся фигур, оттенков и звуков, врезавшихся в память кажется, почти неуловимых осколков света на бездушной поверхности листов возникает некое дополнительное пространство мира, которое не просто могло бы быть, но которое отныне ярко существует и входит во внутренние миры зрителей. Этот возникший новый мир увлекателен в своей утонченности. Рядом с ним начинаешь ощущать более тонко и ярко и красоту мира реального, которую, оказывается, не замечал столь полно. Они гармоничны, но литературно не конкретны, в них черты разных городов и архитектурных стилей, они прекрасны, как могут быть прекрасны театральные декорации, созданные под определенные сцены и настроения. И можно только угадывать страну и время, где витала фантазия автора этих зарисовок.

Более поздние работы Игоря Евгеньевича Майорова, конца 80-х начала 90-х годов, носят все более экспрессивный характер. Он пишет целую серию работ на тему «Старики». Некоторые из них можно увидеть в коллекции Галереи Современного Шедевра. Невольно дрогнет сердце при взгляде на синебородого «Старика со свечой», он напоминает искушенному зрителю мудрых раввинов с полотен Марка. Шагала. Кто это? Случайный знакомый, встретившийся на темных улицах Ленинграда, опустившийся на «дно жизни», или запавший в душу образ из какого-то литературного произведения, а, может быть, призрак-ведение, предвещающее  что-то недоброе, трагичное.

Самый петербургский художник

На протяжении всего творчества основной темой его произведений остается городской пейзаж – родной Петербург.

Очень часто, произведения художника, жившего в Ленинграде, вводят нас в старый центр Санкт-Петербурга, словно затерявшийся во времени или, напротив, неподвластный в своей бессмертной красоте, сотворенной веками и великими зодчими, никаким внешним веяниям. Но И. Майоров не столько изучает и запечатлевает признанные мировые архитектурные шедевры, которыми столь богата Северная столица, сколь напряженно и увлеченно постигает урбанистическую и, зачастую, мрачную красоту этого трагического города «Униженных и оскорбленных» – города Ф.М. Достоевского, А. Блока, А. Ахматовой. Подтверждением размышлений о трагизме родного города стали многочисленные пейзажи одетых в гранит набережных Екатерининского канала, реки Мойки и других частей города, наполненных старинными мостиками, одиноко мерцающими в ночи фонарями, виднеющимися на заднем плане куполами ампирных, величественных соборов и... одинокими фигурами людей, словно навсегда потерявшимися  в этих прекрасных каменных джунглях.Спускающиеся сумерки, падающий снег или дождь – его любимые состояния природы, в которых мир теряет четкость и душе человека становится холодно и одиноко. Майорова, без тени сомнения можно назвать «самым Петербургским художником» 1980-х годов. Несмотря ни на что, Игорь, примеривший на себя все «прелести» советской действительности продолжал жить, не в Ленинграде, а в дореволюционном Петербурге.

Линии и цвет

В основе всех графических листов И. Майорова лежит удивительно органичное и виртуозное сочетание линии и цвета, которые в его произведениях, кажется, друг без друга не могут существовать.

Так, стремительные, свободные, прекрасные и совершенно непредсказуемые авторские линии вдруг становятся изломанными, неожиданно исчезающими и тонущими в роскошных и многообразных цветовых пятнах, вобравших в себя все богатство цветового спектра. Часто автор использует черную тушь, которая придает остроту и динамику рисунку и в целом изображению, позволяя акцентировать силуэты и вертикальные ритмы. Особенно роль черного контура возросла в его поздних, наиболее драматических работах.

Однако именно цвет был для художника главной и наиболее созвучной ему стихией, посредством которой он передавал окружающий мир. Именно цветом художник мыслил, создавая многочисленную череду своих образов.

Все его графические листы выполнены удивительно легкой и стремительной кистью, которая, слушаясь мастера во всем, следует, кажется, самым мельчайшим движениям его замыслов и ощущений. Поверхность акварелей И. Майорова – это широкий, взволнованный, какой-то почти воздушный, растворяющийся, а подчас стремительный и неровный мазок авторской кисти. Впрочем, художник столь же свободно работал в акварели мастихином или какой-нибудь стальной лопаточкой, попавшейся «во время» под руку. Трудностей для него не существовало, ни в понимании цвета, ни в способах его передачи.

Авторская палитра состояла из виртуозного переплетения многообразных оттенков тревожного фиолетового и нежнейшего розового, синего, белого, зеленого часто контрастирующих с лаконичными, но всегда выразительными и драматическими красными акцентами в пейзажах и других тематических сериях. Его листы то полностью заполнены цветом, буквально переполнены его многочисленными и богатыми оттенками и всплесками, часто наложенными один на другой или друг в друге отражающимися, то, напротив, цвет скользит по бумаге редкими легкими прикосновениями, скупо намечающими изображение и проступающую в пространстве листа зримую плотность мира. И. Майоров обращается к нежнейшим колористическим соотношениям и созвучиям. Гуаши и темперы И. Майорова напротив, более сдержаны по колориту. Автор стремится к усилению плоскостной трактовки изображения, используя два-три цвета, подчеркивая их лаконизм и лапидарность. В основном, это синий, красный, белый, иногда любимый нежно-розовый. Очень часто И. Майоров смешивал техники, обращаясь к акварели и гуаши одновременно. Используя контрасты наложения двух красок, он добивался искомого эффекта, когда глухая и плотная гуашь усиливала прозрачность, воздушность акварели.

Грани творчества

Мы знаем Игоря Майорова, прежде всего, как великолепного художника и профессионального чеканщика, но сила этого человека заключалась в универсальности его таланта. Майоров не стоял на месте, он продолжал совершенствоваться в различных, даже самых неожиданных для того времени областях искусства.

Специалисты отмечают, что Игорь, как и его дед-богомаз, был великолепным иконописцем, но в советское время серьезно заниматься иконописью не было возможности. Игорь, как человек верующий, трепетно относился к христианской культуре. Путешествуя по заброшенным вологодским деревушкам, он всегда обращал внимание на иконы с точки зрения художника-реставратора. Для него большим удовольствием являлся сам процесс восстановления иконы, изучение технологии иконописи. Техника иконописания сложна и своеобразна; последовательность писания иконы выработана в древности, изменению не подлежит и по традиции передается иконописцами из поколения в поколение. Поэтому начинающие иконописцы должны также строго и неуклонно ее придерживаться. Если же, в силу обстоятельств, приходится отступать от некоторых материалов и приемов, то каждый иконописец должен более всего бояться нарушить главное: традиционный образ иконы и последовательность его построения. Игорь самостоятельно, без чьей-либо помощи восстановил технологию иконописи, характерную для Северной школы.

В это время Игорь много путешествует по русскому Северу, пишет пейзажи с церквями, бывает также в Прибалтике, Татарии, Башкирии, на Кавказе. Постоянно живущее в Игоре стремление попробовать себя во всем, неожиданным образом реализуется и в его обращении к работе с берестой. Обладая большой фантазией, тонким чувством и пониманием художественных стилей, он придумывает пейзажные рисунки «под старину» и затем переносит их на бересту. Вовремя путешествий Игорь собирал материал для работы, привозил в своем огромном рюкзаке, а потом из бересты делал различные поделки-сувениры и дарил своим знакомым берестяные шкатулки, кружки и рисунки в древнерусском стиле, испытывая от этого огромное удовлетворение.

Известно также, что Майоров экспериментировал с росписью на фарфоре, освоив самостоятельно процесс ручного изготовления фарфора. Майоров акцентировал и придавал еще большее благородство и гармоничность тому тонкому и изящному материалу, который находился в его руках. Игорь использовал манерную технику росписи фарфора цветами и фруктами, которая была популярна в Европе. Его рисунок производит впечатление объемного, несмотря на то, что он нанесен на плоскую фарфоровую поверхность. 

К большому сожалению, выявить работы Игоря  Майорова из бересты и фарфора в частных собраниях уже не представляется возможным – художник не предполагал, что его творчеством когда-нибудь заинтересуются и оценят по достоинству, да и сами обладатели этих вещей уже, вряд ли помнят их автора.

Еще одна страница, отражающая неожиданную грань творчества И. Майорова – умение работать с деревом. В г. Ушково на берегу Финского залива находится Детский аллергологический санаторий «Березка». Там до сих пор с благодарностью вспоминают автора целого Сказочного города, состоящего из многочисленных теремков, домиков, обнесенных крепостной стеной с зубчатыми стенами, населенного фантастическими персонажами. Трудно себе представить, что целый «город» построил один человек, тогда никому неизвестный художник Игорь Майоров – сказочный богатырь и «большой ребенок». Судьба не подарила Игорю своих детей, и нерастраченную любовь к ним он вложил в это благодарное дело на радость местной детворе. Собирая в лесу по бревнышку, обтесывая каждое полено топором, без помощников, без специальных инструментов, он кропотливо строил свой «город счастья» в котором королем будет – Добро, а законом – Справедливость. Еще долго после смерти художника, стоял этот Сказочный городок, как память о «бородатом волшебнике», о человеке с большим сердцем, жившим не по правилам, а вопреки.

Работы – подражания

Копированием работ старых мастеров занимались еще со времен средневековья. Есть такое понятие, как «штудирование». Ученики академии художеств, таким образом, набивают руку и постигают все премудрости мастерства.

В последние годы жизни отдельную страницу творчества Игоря Майорова представляли работы-подражания, выполненные в манере художников, вызывавших в его душе искреннее и подлинное восхищение. Акварели Майорова привлекли внимание писателя Даниила Гранина: «Поначалу меня насторожила некоторая вторичность работ Майорова. Его талант показался мне талантом версификатора. Но это не так, это только обманчивое поверхностное впечатление. Чем больше всматриваешься в его работы, становится очевидным бесспорная самобытность и незаурядность художника. Перед нами проходит ряд графических серий, которые можно рассматривать как артистические вариации или вдохновенные реплики на темы произведений любимых авторов. Трудно сказать сегодня, сколько работ вошло в каждую серию, как шло постижение творчества того или иного художника.

Восторгаясь творчеством М. Шагала, В. Кандинского, А. Тышлера, М. Шемякина, ленинградского художника Е. Михнова-Войтенко или же своего московского друга А. Зверева, И. Майоров, обладающий тонким пониманием уникальности и неповторимости художественных стилей, выступил во многих своих листах изысканным и прекрасным эпигоном, стремящимся продолжить и расширить поиски предшественников и современников. При наличии сформированного индивидуального стиля, картины И. Майорова несут в себе заряд огромной культурной ценности прошлого, процитированный профессионально и с любовью к первоисточникам.

Подобные творческие размышления представляются своеобразной «фениксацией», попыткой возрождения того, что по каким-то причинам не сохранилось или не было создано. Художником движет ощущение влюбленности в творчество другого мастера, переходящее в почти мистическое воспоминание, которое представляется, сродни попыткам В. Брюсова написать последнюю главу «Евгения Онегина».

Однако любая медаль имеет две стороны. Почти детский восторг перед творчеством других мастеров, равно как и полное отсутствие тщеславия, позволили И. Майорову на создаваемых репликах ставить не свою подпись. И возникли десятки новых листов «М. Шемякина», сотни «Е. Михнова-Войтенко» и около трех тысяч произведений «А. Зверева», которые и поныне порой повергают исследователей в долгие размышления. И лишь в тех случаях, когда созданные работы нравились меньше, он оставлял свой автограф.

Последняя серия работ

Социальная не востребованность его искусства, тюрьма, отсутствие справедливой оценки творчества и признания не могли не сказаться на здоровье художника.

Игорю было всего 42, когда врачи поставили страшный диагноз: онкология. Болезнь протекала очень тяжело, Игорь угасал на глазах, теряя силы С каждым днем. Понимая, что судьбой отведено уже совсем не много времени, он спешил и продолжал работать даже на больничной койке и по-прежнему интересовался творчеством великих мастеров. Это было неотъемлемой частью души И. Майорова.

Последние восемь месяцев своей жизни он, смертельно больной, отдал знакомству и напряженной работе над серией, в которой сделал попытку продолжить творчество немецкого художника Э. Нольде. Невзирая на смертельный недуг, казалось, из последних, все еще живущих в нем сил, он настойчиво изо дня в день пытается воссоздать ту потерянную для человечества часть творчества немецкого художника-экспрессиониста, которая погибла при А. Гитлере. Так И. Майоров стремится успеть выразить то, что бесследно исчезло и недоступно человечеству, но отчего-то ему именно теперь приоткрылось!

Так возникла серия, состоящая из трехсот работ, в которой продолжается Э. Нольде. Кажется, на одном, последнем дыхании выполнены эти листы, сквозь которые стремительно проходит галерея лиц, порожденная то ли немецким экспрессионизмом, то ли видениями петербургских кошмаров. Перед нами и репликации, и что-то свое, глубокое, последнее... И снова цвет. Экстатичный, почти невообразимый, сродни крику, последнему земному крику, и еще контур, который, кажется, своим крайним напряжением и силой способен прорвать лист бумаги.

Художник высоко ценил те уроки, которые в течение жизни получал от мастеров, которым стремился подражать. Незадолго до смерти он говорил своим друзьям: «Зверев меня раскрепостил, а Нольде дал цвет. Так хочется жить! Я только сейчас знаю, как делать, как писать! Если я останусь – я такое создам!».

Но он ушел, исполненным творческих планов и трагическим пониманием того, что не создал чего-то главного. Игоря Майорова не стало 31 марта 1991года.

Творческое наследие

Творческое наследие Игоря Евгеньевича Майорова насчитывает более 10000 графических листов, тысячи чеканок, сотни икон, работы на бересте, роспись на фарфоре, так и не изданные стихи о грустном.

Талант этого автора многогранен и охватывает не одну область искусства. О таких говорят: «Талантливый человек – талантлив во всем». Когда он работал, казалось, что все ему дается играючи, непринужденно. Легко расставался с работами, зная, что завтра напишет лучше. Такое впечатление, что он сам серьезно не относился к дару, которым его наделил Всевышний, отняв взамен личное счастье, на капельку которого он бы променял все. Но жизнь одаренных творческих людей всегда трагична, и это расплата за талант. «Художник – человек такой же, как мы... только таинственно дана ему скрытая в нем сила «видеть»... высший дар, становящийся ему крестом; ...тащит он за собою тяжелый воз человечества все вперед, все кверху»  (В. Кандинский).

Несмотря на то, что Игоря всегда окружало много людей, любимых женщин, в душе он оставался одиноким, так никем и не понятым «романтиком не своего времени». Было много друзей: одни – чтобы действительно помочь в трудную минуту, другие – грубо использовали его талант в своих корыстных целях, зная о мягком безотказном характере Игоря. Его всегда называли «большим ребенком», свои работы он дарил и просто раздавал в огромном количестве. Когда же имя этого автора стало популярным, искусствоведы столкнулись с огромным количеством работ «под Майорова», но их низкое качество нетрудно отличить от подлинных работ «Maiora». Его работы привлекают тем, чего не было в часто холодноватых произведениях начала XX века – человеческим теплом. Его взгляд сочувствует и все прощает своим персонажам – такова жизнь, нет упреков и морализаторства.

Пережить столько, сколько выпадало на долю этого автора, выпадает не каждому, тем более пропустить пережитое через тонкое восприятие натуры романтика. Творческое наследие Майорова – это синтез противоречий суровой реальности и жизнелюбивое восприятие действительности.

Сегодня Игорь Майоров особенно популярен в артистической среде. Его уже оценили М. Ростропович, М. Плисецкая, С. Михалков, Пол Маккартни, Жак Ширак, В. Терешкова. Все больше приобретает известность среди политиков и бизнесменов.

После 1991 года усилиями друзей и почитателями его творчества проведено более десятка персональных выставок, в том числе, через год после его смерти, работы Майорова проехали через всю Европу и выставлялись в Гамбурге, Мюнхене, Хельсинки, Париже. А в 1995 году в Вене была организована выставка-продажа его работ. В первый же день посетители выставки выкупили 800 акварелей автора. В 1990-е годы выставки проходили в Центральном доме художника, в   Центре «Преодоление».

В юбилейный для художника год 2006год Галерея Современного Шедевра в сотрудничестве с центральными музеями Москвы реализовала ряд выставочных проектов с показом графики Майорова: «Наследники русского модернизма» в мемориальной квартире поэта-символиста Андрея Белого; «О город мой неуловимый», «Отзвуки Серебряного века» в выставочном зале   Музея-панорамы «Бородинская битва».

28 сентября 2006 года Галерея Современного Шедевра провела презентацию выставки «Романтик не своего времени», приуроченную к 60-летию художника, на которой присутствовала Елена Андриановна Терешкова – дочь первой женщины космонавта Валентины Владимировны Терешковой. Сама Валентина Владимировна в это время находилась по служебным делам в Италии, и, вспомнив художника, высказала много теплых слов в его адрес, а также передала письмо-приветствие в адрес Галереи. Сейчас в доме у Валентины Владимировны на одну работу Игоря Майорова больше, Галерея  Современного Шедевра пополнила ее коллекцию, подарив   картину«Исаакиевская площадь».

Остаться в истории...

Игорь Майоров был великолепный рисовальщиком и тончайшим колористом. Своими работами он приоткрыл перед зрителем пути постижения волшебного мира, подлинного и оттого бессмертного, изобразительного искусства, в которое он сам вошел, как сформировавшийся и неповторимый мастер рано, ярко и стремительно, чтобы остаться навсегда в его истории...

Особая среда общения, окружавшая Игоря Майорова с детства, знакомство с педагогом художественного училища М.Г. Тиме-Блок, восполнили недостаток систематического художественного образования и развили в творчестве автора рафинированную культуру, характерную для художников начала XX века. Для Игоря Майорова было свойственно особое романтическое мироощущение, на которое не смогли повлиять ни два тюремных срока, ни жесткий идеологический контроль советского времени. Он никогда не оценивал своего таланта по достоинству. Он часто повторял своим друзьям: «Мне бы избушку в лесу, кусок черного хлеба, воды и чтоб никто не мешал...».

(Опубликовано в альбоме «Игорь Майоров – романтик не своего времени». Москва, 2007. С. 2 – 47).