КАРУСЕЛЬ

I

О призрачная эта карусель,
хоть, в сущности, все та же карусель,
мимо которой я хожу годами,
обычная, как будни, карусель,
гудящая от перенаселенья
вертушка в парке, разноцветный вихрь,
озвученный мелодией воздушной
и огражденный кругом ждущих глаз,
иль, изредка, совсем необжитая
застывшая молчунья карусель,
вот и сегодня — что за наважденье! —
пустынная, с сиденьями пустыми,
подвешенными на цепях, возникших
откуда-то из недр небес, но — чудо! —
заверченная ветром колдовским,
с сиденьями пустыми, в гонном лёте
за пустотой летящей пустоты,
раскрученная призрак-карусель
в раскрученном кругу крученых крон,
клокочущих и бьющих на лету
земной поклон раскрученной земле,
земной поклон раскрученному небу,
и, одинокий зритель, только я,
с глазами, вихрем мчащимися следом
за этой молчаливой каруселью,
завороженной ветром колдовским, —
за этой ли, за этой каруселью,
мимо которой я хожу годами,
иль за другой, за той, совсем другой,
и впрямь, помилуй господи, волшебной?

II

О, колдовская эта карусель, 
с сиденьями пустыми, в гонном лёте 
за пустотой летящей пустоты, 
в раскрученном кругу крученых крон, 
клокочущих и бьющих на лету 
земной поклон заверченной земле, 
земной поклон заверченному небу, 
и я, завороженными глазами, 
подхваченными вихрем колдовским, 
за ней в погоне мчащийся по кругу, 
я, вихрем глаз несущийся за вихрем
пустых сидений на цепях бескрайних, 
откуда-то из недр небес возникших, 
пустых сидений, еле различимых, 
почти что растворенных в гонном лёте, — 
и каждый глаз в отдельности, о боже, 
и все без счету, все одновременно 
пытаются в погоне различить 
и каждое летящее сиденье, 
и кто-другой, но, призрачный, все тот же,
преследует — кого? иль кто — все тот же 
себя же самого по кругу гонит 
в круговращенье этом бесконечном, 
себя, тысячекратно, круг за кругом
размноженного в этом гонном лёте, 
в химерном вечном движителе этом, 
что мнится негасимою и скрытной 
той вековечной движущею силой, 
которая и движет всем под солнцем, 
вселенные в движенье приводя?

III

О одинокий я, столь безысходно 
завороженный зритель колдовской
и молчаливой этой карусели, 
за ней в погоне мчащийся по кругу
и вихрем глаз несущийся за вихрем 
летящих чередой пустых сидений, 
почти что растворенных в гонном лёте
за пустотой летящей пустоты, — 
и каждый глаз в отдельности, о боже, 
и все без счету, все одновременно 
уж исподволь как будто различают — 
но на каком из мчащихся сидений? — 
туманный лик в несущемся тумане, 
туманный, из тумана проступивший, 
неразличимый лик, но очевидный, 
неведомый и все-таки знакомый, — 
так чей же? чей? Не знаю чей. Ничей. 
Ничей, если не мой, что, в свой черед, 
уже прозреть пытается меня же, 
прозреть с полета зрителя меня, 
затянутого гоном карусели, 
завороженной ветром колдовским, 
уже в погоне мчащегося кругом 
за кем-то. Но за кем? За тем, кто гонит 
уж в свой черед кого-то. Но кого? 
И так, гонясь в полете, бесконечном 
и призрачном за кем-то, о, за кем 
и сколькими и, господи, доколе,
на месте стоя, стыть завороженно
и в гонном лёте мчаться мне дано?

IV

О тот, другой, неведомый, гонимый
в круговращенье мною! Кто же? Кто?
Настигнутый почти, ненастижимый,
столь близкий и такой безмерно дальний,
столь дальний и такой безмерно близкий,
безмерно близкий и безмерно дальний...
Однако же, пустынный созерцатель,
тысячеокий зритель карусели, 
завороженной ветром колдовским,
уже я в гонном вихре различаю
и этого, кого одновременно
гоню по кругу в призрачном полете,
в круговращенье этом бесконечном,
выхватываю в тусклом токе вихря
его черты, очерчиваю лик
неведомый и все-таки знакомый —
так чей же? чей? Не знаю чей. Ничей.
Ничей, если не мой, и этот — мой,
и этот — я же, мною же гонимый,
все я же — и гонитель, и гонимый,
все я же в гонном лете вслед за кем-то»
кто, призрачный, мерещится все тем же»,
все я же вслед за тем же, но другим,
вслед за собой-другим в круговращенье,
настигнувший почти, но не настигший,
для самого себя недостижимый,
все я вслед за собой в погоне вечной
и тщетной, за собой, тысячекратным,
тысячекратно тем же и не тем же,
тем и другим, другим — и все же мной.

V

О, я и я в погоне за собой,
собой-другим, все тем же и другим,
столь близкий и такой безмерно дальний,
для самого себя недостижимый
в утрате вечной зрителя-себя 
в себе тысячекратном, круг за кругом,
и вечно обретающий опять 
на каждом из несущихся сидений
насущного себя в погоне вечной
за мной, каким я буду мигом позже
(иль жизнью позже), миг за мигом, мной,
из мига в миг и каждое мгновенье
по кругу обретающим себя
такого, как я есть, всегдашний, сущий,
и в ком одновременно мнится мне 
дитя, каким я был тому полвека,
и проживший полвека сущий я,
оставшийся, о господи, ребенком,
озорником, готовым и поныне
к проделкам, к чудесам, к тому, чтоб чудом —
каким? — остановить круговращенье
летящей карусели колдовской,
которая и въявь — о наважденье! —
застыла и обратно понеслась, 
обратно, в гонный лёт, со мной, обратно,
не знаю как, повернутым лицом,
со мною, сущим в вечном гонном лёте
за мною прошлым, тем, каким я был
из мига в миг, до самого рожденья
и далее, за жизнь и за рожденье.

VI

О карусель моя в обратном лете!
В обратном? Но ведь если бы я в парке,
когда она меня заворожила,
застал ее, волшебницу, врасплох,
уже летящей в этом направленье,
с сиденьями, размытыми от вихря,
я и сказал бы то, что и сказал:
о призрачная эта карусель! —
и только, — и не спрашивал себя,
летит она вперед или обратно,
летит она к рожденью или к смерти
и разве не летит она вперед, 
к тому же неизменному рожденью,
когда летит к рожденью или к смерти
и далее, за смерть и за рожденье?
И разве бесконечный этот вихрь 
завороженной ветром карусели
с сиденьями пустыми в гонном лёте,
со мной на каждом мчащемся сиденье,
со мной, всегда все тем же и другим,
и разве этот вихрь существованья,
по ту иль эту сторону рожденья,
не есть, по сути, вечное рожденье,
бессменное рожденье-возрожденье,
и разве вновь и вновь не меж рожденьем
и смертью, не меж смертью и рожденьем,
как между двух неверных берегов,
летящей карусели средоточье,
ее водоворота эпицентр, 
размывшего в разливе побережья?

VII

О призрачная эта карусель,
уже опять сведенная с пути
смутительною розою ветров,
уже опять летящая вперед,
с сидениями на цепях бескрайних,
откуда-то из недр небес возникших,
со мной на каждом мчащемся сиденье,
со мною, самого себя гонящим,
со мной, которым был я от рожденья,
и до того, который я теперь,
и до того, кем буду мигом позже
(иль жизнью позже), миг за мигом, мной,
себя гонящим гоном неотступно
из круга в круг, из мига в миг, к тому,
каким я буду в свой последний миг
и далее, за смертью и за жизнью,
в том круге, где себя я обогнал, 
умершего, не умершего, нет,
и после смерти пленник и добыча
все той же карусели молчаливой,
завороженной ветром колдовским,
с сидениями на цепях бескрайних,
откуда-то из недр небес возникших,
со мной на каждом мчащемся сиденье,
со мною, самого себя гонящим,
со мной тысячекратным, круг за кругом
заверченным в движенье бесконечном
той вековечной движущею силой,
вселенные в движенье приводящей,
небытие собой опровергая.

VIII

О, я-другой, о, я и я, всегдашний,
до смерти и за смерть иль за рожденье
добыча, вековечный пленник этой
извечной карусели молчаливой,
с сиденьями в погоне круговой,
со мной на каждом мчащемся сиденье,
со мною вечным, вечного меня
преследующим в гонном лёте вечно, —
за вечностью гонящаяся вечность,
преследующая сама себя,
себя в себе, себя же не вмещая,
извечно и вовеки сирота,
не знающая смерти и истоков
и все же вся вмещенная в меня,
в меня тысячекратного, извечно
гонимого гонителя, в меня, 
и все же вся вместившаяся — кругом —
в самовращенье без конца и края
все той же карусели колдовской,
под самораскрутившеюся твердью,
вращаемой той скрытной вечной силой
(вращающей саму себя, конечно),
вселенные в движенье приводящей,
вращающей собою бесконечность,
являющей во мне, в круговращенье,
во мне-другом, все том же и другом,
несметность лиц ее, ее миров;
я сам — ее вседвижущая сила,
сам — этот вечный движитель и роза
ветров его, и сам я — карусель.

IX

О карусель! Какая карусель?
Да попросту сказать, конечно, та, 
мимо которой я хожу годами, 
та самая, коль попросту сказать, 
гудящая от перенаселенья  
вертушка в парке, разноцветный вихрь,
озвученный мелодией воздушной
и огражденный кругом ждущих глаз,
иль, изредка, совсем необжитая
молчунья карусель, — конечно, эта, 
мимо которой я хожу годами
обычно безучастный: карусель?
и что ж?.. большое диво — карусель!
Особенно вот эта вот вертунья,
мимо которой я хожу годами
обычно безучастный... и однако... 
О призрачная эта карусель, 
заверченная ветром колдовским, 
с сидениями на цепях бескрайних, 
откуда-то из недр небес возникших, 
с сиденьями пустыми, в гонном лёте 
за пустотой летящей пустоты, 
со мною, созерцателем пустынным,
и вновь со мною на сиденье каждом, 
со мной, меня гоняющим по кругу,
меня, навеки пленника у этой 
завороженной вечной карусели,
хоть, в сущности, все той же карусели, 
обычной, точно будни, карусели,
мимо которой я хожу годами.

Паул Михня 
Перевод с молдавского Александра Бродского

(Опубликовано в книге Паул Михня «Садовник, или возмездие зеркал». Кишинев, 1988. Ил. С. 292 - 301).