Воспоминания

Художники города-фронта

Вместе с группой художников я еще в 1940 году был аттестован по военно-морскому флоту. Так — за год до войны — уже определилась моя военная служба. И вот, чуть ли не в первый день войны, по заданию Главного политического управления Военно-Морского Флота я сделал плакат о боевых традициях советских моряков. На нем был изображен современный краснофлотец, за которым обозначалась четкая фигура старого моряка с «Авроры». Эта плакатная работа и ввела меня в круг военно-морских тем, которые вскоре заполнили жизнь флотского художника. А мотив этот по прибытии на Балтику почти полностью был повторен в рисунке на первой странице флотской газеты.

В Кронштадтском доме Военно-Морского Флота передо мной была поставлена задача: развернуть работу по наглядной агитации. В «распорядок дня» входили и дежурство по Дому, и военная учеба.

<...> Со мной работали четыре краснофлотца-художника. Мы оформляли ДВМФ и город. Содержанием работы служили злободневные события. Мы рисовали плакаты и писали панно, отражая в них радиоинформацию «В последний час» и разъясняя положение на фронтах. Но с участившимися налетами на Кронштадт, а затем с блокадой Ленинграда обстановка резко изменилась. Сообщение между Ленинградом и Кронштадтом было до крайности затруднено, газеты и журналы стали поступать нерегулярно, и вся деятельность кронштадтских художников получила новое направление: необходимо было восполнить отсутствие регулярной информации.

Как это сделать? В нашем распоряжении была одна только допотопная плоская машина с ручным приводом. Что ж, делаем гравюры на линолеуме, которым в изобилии «снабжают» нас полы разбомбленных кронштадтских домов.

С некоторой робостью исполняю первый сатирический рисунок (этот жанр прежде отсутствовал в моей творческой практике). Конечно, рисунок меня далеко не удовлетворяет, но, приглядываясь к его воздействию на зрителя, понимаю, что он все же выполняет нужное в нашей обстановке дело.

Рисунок делался контуром, резался на линолеуме, с которого и печатался на плоской машине. Так выпускались и плакаты, и листовки, и отдельные сатирические рисунки. Тексты к ним писали главным образом флотский поэт Всеволод Азаров и писатель Лев Успенский. Редактировал наши информационные издания помощник начальника ДВМФ Захар Авербух, ленинградский журналист, темпераментный, живой человек, вкладывавший в свою работу много любви и настойчивости. А терпением и настойчивостью нужно было обладать в избытке. Ведь еще мало было отпечатать контурный рисунок. Лишь теперь начиналась самая трудоемкая, однообразная и, прямо скажу, скучная работа. Отпечатанные листы приходилось раскрашивать акварелью от руки. И так — сто пятьдесят экземпляров!
При всем том тираж был чрезвычайно мал <...>

Между тем даже этот малый тираж отнимал у нас все время без остатка, мы работали едва ли не сутки напролет. Громаднейшая нагрузка ложилась на каждого, и поэтому бывать в частях и на фронтах нам доводилось редко. Зарисовок в первые месяцы войны я сделал до чрезвычайности мало. Первая военная зима была уже на исходе. Она меня ввела во флотскую среду и обстановку. Теперь я чувствовал себя значительно увереннее.

Наша работа была отмечена благодарностью начальника Главного Политического управления ВМФ. Вскоре пришел из Москвы приказ о переводе меня в редакцию большой флотской газеты «Красный Балтийский флот» на должность художника.

Редакция находилась в Ленинграде. Оставляю Кронштадт, людей, с которыми сработался, и в марте 1942 года по заснеженному заливу, простреливаемому с берегов и подвергавшемуся бомбежкам, добираюсь до Ленинграда.

Любимый город какой-то неузнаваемый, другой! Я словно увидел его заново, будто впервые почувствовал его внутреннюю красоту, необыкновенную, величественную. Да, военный Ленинград раскрыл передо мной гражданскую красоту города! Это было настолько неожиданно, что застало меня врасплох; но, очарованный и городом, и людьми, я очень скоро полюбил его совершенно особой, я бы сказал, «блокадной» любовью...

Именно в эти дни я увидел и почувствовал архитектуру города, как не чувствовал и не видел ее никогда прежде. Мне кажется, что в дни блокады Ленинград заставил особенно явственно звучать свою неповторимую архитектуру. Да, за огнями реклам, уличных фонарей, витрин, транспорта не всегда, пожалуй, виден был подлинный облик города. А теперь, вечерами, в сумерки, выделялись очертания неосвещенного Ленинграда, и открывалось прекрасное небо. Зимой же город был живописно закидан огромными шапками снега.

С марта по сентябрь 1942 года я проработал в газете, много видел и много рисовал. По заданиям редакции ездил на корабли, бывал наездами в Кронштадте, выезжал в расположение береговых частей. Рисовал с натуры боевые действия, фронтовой быт, боевую подготовку. Знакомился с людьми, с героями флота, писал их портреты. За полгода газетной работы сделал до пятисот рисунков.

В сентябре меня вызвали в Москву для окончания работ, намеченных для всесоюзной выставки. Ехал через Ладогу. В Москве почти не выходил из дома. Сделал для выставки десять акварелей и, кроме того, исполнил четыре портрета, написанные с натуры. За эти годы (уже потом, в Ленинграде, вместе со всеми ленинградцами) получил диплом.

Думал, что, вернувшись в Ленинград, буду по-прежнему работать в газете и еще больше прежнего рисовать... Но не тут-то было: получил назначение в Политуправление Балт-флота на должность главного художника.

Чего только мне теперь не приходилось делать, чем только не заниматься! Я инструктировал художников кораблей и береговых частей, самостоятельно выпускавших различные издания и изыскивавших самые разнообразные формы наглядной агитации. Часто мне самому приходилось принимать участие в создании плакатов, листовок, даже нот, в организации выставок. Поддерживал тесную связь с самодеятельными художниками. Приходилось много разъезжать. Это была исключительно многообразная и очень живая работа, чрезвычайно расширившая мое знакомство с флотом, но порой вовсе не оставлявшая времени для зарисовок, для собственного творчества. Зима 1942/43 года была особенно тяжелой. Несмотря на то, что уже действовала ладожская «Дорога жизни» и даже ходили трамваи (они, как и люди, двигались мужественно, их стойкость, казалось, даже возросла). Все это фиксировали глаза и память, в беглом эскизе или наброске,

В 1944 году со мной работала хорошо слаженная группа художников. В нее входили окончившие Академию художеств молодые, талантливые художники Юрий Непринцев и Николай Тимков, Анатолий Трескин. Временами к нашей группе прикомандировывались способные люди непосредственно из частей.

Мы полностью овладели работой на литографских камнях и наладили выпуск автолитографий по разным видам наглядной агитации. Мне пришлось обучать своих товарищей технике литографии. Хлопот хватало. И приправка, и печать, и корректура, и цензурирование, и даже получение бумаги для тиража — все это лежало на нас самих. Мы выпускали огромное число самых разнообразных листов: плакаты, сатирические обзоры, лубки.

Плакаты выходили и ко дню Военно-Морского Флота, и к годовщине революции, они тематически связывались с приказами Верховного командования, посвящались текущим событиям, военной подготовке. Особенно много времени отнимал «Балтийский прожектор» — сатирическое обозрение типа былых «Окон РОСТА» (он выходил регулярно, с периодичностью в три-четыре недели). Лубки, привлекавшие нас разнообразием тем и широтой композиционных возможностей, выпускались в несколько красок и почти все посвящались боевой жизни и героике Краснознаменного Балтийского флота. Издавали мы в большом количестве и портреты героев Балтийского флота. В связи с этой работой мне приходилось бывать не только в Ленинграде и Кронштадте, но и на многих кораблях в море.

Конечно, повсюду, где только представлялась малейшая возможность, я делал зарисовки. Работал преимущественно акварелью. Полюбил море, как заправский маринист. Понял красоту корабля, которую совершенно не чувствовал раньше. Так совершился во мне внутренний перелом творческого порядка: я стал ощущать себя настоящим военным художником.

В сентябре 1944 года меня командировали — по вызову из Москвы — на пленум Союза советских художников*. Захватив с собой папки с зарисовками, сделанными на Балтике и в Ленинграде, я показал их командованию в Главном политическом управлении ВМФ. Здесь сочли нужным развернуть выставку этих работ для широкого обозрения, и в итоге Союз советских художников организовал мою персональную выставку в помещении Московского художественного фонда. Привез я около двухсот работ. Отбирал сам, помогали товарищи; выставил меньше половины. Посмотрел и понял — кое-что все-таки сделано! Выставка много дала мне как художнику: позволила взглянуть на себя «со стороны», понять ошибки, закрепить достижения. Только тут я понял, что обрел на войне большую тему. Обычно работы делались в очень трудных, почти невозможных условиях, но именно благодаря этому в них, как правило, сохранен трепет живого наблюдения, и даже в тех листах, которые рисовались по памяти. Захотелось еще больше рисовать. Не терпелось вернуться на «свое» море, на «свои» корабли...

Вот почему, когда предложили поехать с выставкой в Севастополь, я приложил все старания, чтобы меня вернули в Ленинград, на ставшую родной Балтику.

Немного о себе

<...> К Ленинграду у меня давняя любовь. Поэтому я был очень рад, когда в первые дни Великой Отечественной войны персональной      командование направило меня именно на Балтику. Но в Ленинград я попал не сразу. До весны 1942 года находился в Кронштадте и только в конце марта по льду Финского залива приехал в Ленинград. Встреча с любимым городом всегда волновала меня, но на сей раз его необычный вид потряс до глубины души. Толстый снежный покров не мог скрыть тяжелые раны — разрушения. Суровый и настороженный Ленинград был тих и прекрасен, особенно в ранние сумерки. При полном затемнении вырисовывались силуэты его неповторимых архитектурных ансамблей.

Уже в первые часы по приезде, идя по льду Невы к Васильевскому острову, где тогда помещалось Политическое управление Балтийского флота, я понял, что должен и обязан запечатлеть красоту и трагедию города-героя, города-крепости. Это мой долг художника и гражданина.

Сперва я работал в редакции газеты «Красный Балтийский Флот», затем стал главным художником Балтийского флота. Конечно, все свои силы я отдавал службе — делал зарисовки для газеты, выпускал агитплакаты и т.п. Но все же иногда выкраивал время и при свете коптилки и на основе быстрых набросков в карманном блокноте писал акварели и гуаши. Я обрел большую, увлекшую меня тему. За три года у меня накопилось более ста работ. Приезжавший в Ленинград начальник Главного политического управления Военно-Морского Флота И.В. Рогов ознакомился с ними и предложил мне поехать в Москву показать там свои работы,— «пусть наша столица посмотрит, как живут и воюют Ленинград и Балтика». Эта выставка состоялась в Москве осенью 1944 года.

После войны я довольно долго ничего не мог делать по наброскам тех лет. Казалось, они недостаточны для того, чтобы полностью выразить все пережитое. Но законы памяти непостижимы и таинственны. Прошло почти десять лет, туман времени рассеялся и вновь мои зарисовки ожили. Тема «Ленинград в блокаде» продолжает волновать меня до сих пор.

Существует мнение, что в блокадном Ленинграде произошло мое второе рождение как художника. Это не совсем верно. То мировосприятие, которое, правда, с особенной наглядностью выявилось в блокадной серии, было присуще мне с самого начала творческого пути. Это лиризм, стремление привлечь все формальные средства искусства (преимущественно цвет и тон) к наиболее правдивому психологическому решению темы.

Свидетельство тому — моя еще довоенная работа «Прощание народа с В.И. Лениным» (1937—1938). Именно поэтому я позволил себе включить ее в экспозицию настоящей выставки, целиком состоящей из произведений военного и послевоенного периодов.

(Опубликовано в альбомеС. Боим. Москва. 1990. С. 68-76).